Даурия
Шрифт:
— Не с той ноги встал, должно быть, — рассмеялась Дашутка.
Сергей Ильич подождал, когда они приблизятся, и заплакал. Давясь слезами, выкрикнул:
— Алексея-то… Алешеньку-то нашего убили!..
Дашутка выпустила ведра из рук, рассыпав огурцы. Хватая раскрытым ртом воздух, молча глядела на Сергея Ильича, и по смуглым щекам ее медленно покатились крупные слезы. На рассыпанные огурцы набросились куры и свиньи, но она стояла и ничего не видела.
— Огурцы-то, огурцы, дура, собери! — крикнул Сергей Ильич и, бессильно махнув рукой, пошел в дом. Пока
Ночь прокоротала без сна. Закусив до крови губы, сидела на кровати и бесцельно смотрела в окно на усыпанное звездами небо. Наедине со своей совестью мучительно разбиралась она в собственных чувствах. Алешку ей было искренне жалко. Но в то же время, терзаясь от стыда, сознавала, что в глубине души весть о его смерти вызвала чувство облегчения. Всячески упрекала и поносила она себя за это, пробовала думать об Алешке только хорошее, но ничего не могла поделать со смутным и все нарастающим ощущением, что его смерть принесла ей свободу, открыла возможность новой, лучшей жизни.
Перед рассветом с юга пришла гроза. Заполыхали беспрерывно молнии, заливая синим светом спальню, выхватывая из тьмы за окном железную крышу амбара, кусты рябины в саду. Шум начавшегося ливня убаюкал ее, на короткий срок заставил забыться в горячечном сне. И тогда приснился ей Алешка. Он шел к ней в залитой кровью голубой рубашке, в которой ездил венчаться. Зубы его были оскалены, как у мертвеца. Он шел и размахивал похожей на серп шашкой.
— А, так ты рада, что меня убили… Рада, что мое сердце черви сосут… Так вот же тебе… — Он взмахнул шашкой. Шашка коснулась ее в ужасе вскинутых рук.
Она проснулась. Сердце билось редкими, сильными толчками, тело покрыла испарина. И тогда ей показалось, что она умирает. Она рванулась с кровати, подбежала к окну. За окном дымился серый рассвет. С крыши стекала и гулко шлепалась о плиты фундамента дождевая вода. Она распахнула окно, жадно вдохнула свежий воздух и скоро успокоилась.
К утреннему чаю пришла на кухню повязанная черным платком. Федосья и Милодора вяло прибирались там. Сергей Ильич, обрюзгший, с всклоченными волосами сидел за столом. Стакан давно остывшего чая стоял перед ним. Оглядев Дашутку заплаканными глазами, горько скривив губы, он глухо спросил:
— Ну, как ты теперь, Дарья? С нами будешь жить или к отцу уйдешь?
— Если не выгоните, — у вас останусь.
— Что же мне тебя выгонять? Живи. Обижать тебя не буду и другим не дам.
Но недолго после того прожила Дашутка в чепаловском доме. Через месяц стало в Мунгаловском известно, что в Нерчинский Завод вступили семеновские войска. Узнав об этом, сорвал Сергей Ильич со стены берданку и сказал Никифору с Арсением:
— Кончилась большевистская власть. Теперь мы начнем за Алексея отплачивать. Пойдем суд-расправу
— Иди, а я не пойду, — заявил Арсений.
— Что! — заорал Сергей Ильич. — Да как ты смеешь меня не слушаться? Мое слово — закон для тебя. Живо собирайся, а не то изобью, как собаку!
Арсений нехотя стал собираться. Тогда вмешалась Дашутка:
— Да чем же Алена виновата? За мужа она не ответчица.
— Не учи меня, — огрызнулся Сергей Ильич. — Не твоего ума это дело. Пошли, — скомандовал он сыновьям. Тогда Дашутка встала в дверях, загородив им выход:
— Не пущу. Опомнитесь, батюшка… не виновата Алена.
Не говоря ни слова, Сергей Ильич размахнулся и ударил Дашутку прямо в лицо. Она отлетела в угол, ударилась затылком о стену и замертво растянулась на полу. Пока отваживались с ней бабы, Сергей Ильич, кликнув по дороге Архипа Кустова и Платона Волокитина, уже подходил к избе Семена Забережного. Алена увидела их, когда они вошли в ограду, поломав ворота. Она успела закрыть на засов сенную дверь. Сергей Ильич толкнулся в дверь, но, видя, что она заложена, бросился к окну, вышиб его ударом приклада и полез в избу. Алена подбежала к окну, замахиваясь топором, истошно крикнула.
Увидав над своей головой занесенный топор, Сергей Ильич кубарем свалился с подоконника на завалинку. В ту же минуту Никифор вышиб второе окно, в два прыжка очутился в избе и бросился на Алену. Вырвав топор, схватил ее за косы и поволок в сени. Платон кинулся к нему на помощь. Алена, обезумев от боли и ужаса, вцепилась руками в дверную колоду, ногами уперлась в порог. С трудом оторвали они ее от колоды, под руки вытащили на крыльцо и сбросили вниз по ступенькам под ноги Сергею Ильичу и Архипу, которые с матерщиной стали пинать и топтать ее.
Услыхав Аленин крик, стали сбегаться в ограду казаки и бабы. Одним из первых прибежал Северьян Улыбин.
— Что же ты это делаешь? Постыдился бы беззащитную бабу терзать! — закричал он на Сергея Ильича. Тот повернулся к нему и, грозя кулаком, прохрипел:
— Ты в заступники не суйся, а то и с тобой расправимся. У тебя тоже хвост замаран!
— На, хоть сейчас убивай, если совесть позволяет, — шагнул к нему Северьян.
— И убью! — вскинул Сергей Ильич берданку. В это время прибежал запыхавшийся Каргин. С ним были брат Митька и Прокоп Носков. Прибежали и другие казаки. Оценив момент и его возможные последствия, дальновидный Каргин выхватил шашку и бросился на Сергея Ильича:
— Брось берданку, старый дурак, а то рубану!
Решительный вид его заставил Сергея Ильича опустить берданку и невольно попятиться. Но вдруг в новом приливе бешенства Сергей Ильич пошел на Каргина:
— Ты что же, Елисей, горя моего не понимаешь? За каким чертом ты явился сюда?
— Горе я твое понимаю. А вот глупости потакать не буду. Не дело ты затеял. Алена за Сеньку не ответчица, — громко, чтобы слышали все, добавил он. — И ты ее лучше не трогай. Алешку этим не вернешь, а всем нам беды наделаешь. Еще неизвестно, что завтра будет.