Даурия
Шрифт:
Северьян не вытерпел:
— Я, однако, паря, твою загадку знаю. Это ты, однако, насчет иголки с ниткой загнул.
Никула хлопнул себя ладонями по ичигам:
— Вот, зараза, угадал… Тебя, старого воробья, выходит, на мякине не проведешь.
Веселый хохот всплеснулся кругом.
— А ну-ка вот разгадай. Царь приказал, к боку палку привязал, а у палки этой снасть, куда палочку класть.
Северьян удрученно развел руками: что, мол, хочешь делай, а загадка мне не по зубам. Никула заликовал:
— Не раскусишь? То-то и оно! — подмигнул он
— Ножик! — крикнул из угла Данилка Мирсанов. Никула передразнил его:
— Сам ты ножик.
— Ну, тогда шило.
— Зачастил Данило: шило да шило. Тут думать надо. Только ты думай не думай, а раз на службе не был, то и загадки не отгадаешь. Может, уж сказать вам?
— Скажи, не томи.
— Пошто говорить-то? — сказал Семен, выглядывая из-под шубы. — Плевая твоя загадка. Палка — шашка, снасть — ножны. Вот и все.
Данилка хлопнул картузом по нарам:
— А я чуть-чуть не угадал. Только вот о шашке не подумал.
— Чуть не считается, — подъязвил своего дружка Роман.
Возбужденный Никула не унимался:
— Лежит сохатый, весь дыроватый.
— Ну, это, брат, и мой Ганька знает. Знаешь? — спросил Северьян у Ганьки.
— Знаю, — буркнул Ганька и смутился, — борона.
— Гляди ты, какой стервец, — изумился Никула. — Башковитый малый… Какой бы загадкой всех вас, как обухом по голове, стукнуть, — размышлял он вслух. — А вот попробую… Четыре стукоты, четыре громоты, два коктырка, два моктырка, да еще коктырек, да еще моктырек.
Мудреную загадку отгадывали все. Бились над ней с полчаса к великому удовольствию Никулы, который покуривал трубку и посмеивался в опаленные усы. Наконец торжественно сообщил:
— Телега.
— Телега… Отчего же бы это телега?
— А оттого, что четыре стукоты, значит — колеса. Четыре громоты — шины на них. Коктырки с моктырками — оглобли и тяжи. Еще коктырек — шкворень, а моктырек — для складу, чтобы ловчее было. Загадка, паря, настоящая, без обману.
— Загадывать ты мастак, ничего не скажешь. Отгадывать вот умеешь ли? — решив посоперничать с Никулой, сказал Семен. — Отгадай, что я тебе загадну… Заревел медведь на Павловском, заиграл пастух на Дудаевском, а во царском дворе, на крутой горе, над черемухой да ракитами кони в землю бьют копытами.
— Шибко красивая загадка, так за душу и берет. Сразу такую разгадывать и язык не повертывается. Помолчу я, пусть публика подумает, склад ее почувствует. А я-то ее еще от деда слыхал, — вымолвил, глубоко вздохнув, Никула. Он отодвинулся подальше в темный угол и замолчал, словно в молчании надеялся сохранить как можно дольше одному ему ведомое очарование старинной загадки. Хрипло захохотал Петрован Тонких:
— Ага, и Никула отговорками занялся. Молодец, Семен, доконал ты, кажись, его, — кивнул он головой в сторону Никулы.
— Да быть не может, — притворно удивился Северьян, разглядывая в окно, идет ли дождь.
Никула не вытерпел и заговорил:
— Отговорки… Стану я отговорками заниматься. Ежели ты хочешь знать, загадал Семен про колокола… Правда ведь? —
Тот утвердительно кивнул.
…Пахать в этот день так и не выезжали. Дождь перестал под вечер. Солнце выглянуло из разорванных туч, уже низко склонившись к сопкам. После раннего ужина стал собираться Никула на солонцы попытать свое охотничье счастье. Роман попросился к нему в компанию. Взяли они с собой по краюхе хлеба да топор, чтобы устроить «сидьбу».
Когда они тронулись от зимовья, в это же время поехал оттуда посланный Иннокентием в поселок за хлебом его сын Петька. Выехав на тракт, он случайно повстречался с Алешкой Чепаловым, который тоже возвращался домой со своей заимки в соседней пади. Они весело приветствовали друг друга. Петька поспешил перебраться в телегу к Алешке, привязав к ее задку своего коня. И начали они друг другу рассказывать свои заимочные новости. Потом Петька спросил Алешку:
— Завтра вместе поедем?
— Нет, хочу сегодня назад вернуться, — ответил Алешка и начал поторапливать своего коня, о чем-то задумавшись.
…К солонцам в верховьях Ягодной пади, где высоко громоздились утесы дремучего хребта, Никула и Роман добрались засветло. Сразу же Никула заставил Романа рубить прутья, а сам принялся мастерить из них «сидьбу» шагах в двадцати от большой круговины иссиня-черного солонца. В землю он вбил четыре березовых кола с рогульками на вершинах. На рогульки положил перекладины и стал заплетать их прутьями. Скоро «сидьба» была готова.
— Давай теперь раскурку устроим, — сказал Никула, — ночью не покуришь — до утра терпеть придется. Козуля табачный дым за версту учует, и никакими ее солонцами сюда не заманишь.
— Может, и сейчас не курить?
— Нет, сейчас оно можно. С хребта, пока заря горит, ветерок тянет. Он моментально здесь воздух очистит. Так что кури, не сумлевайся.
На востоке в оранжевом зареве подымался месяц, скупо светились узорчатые кромки облаков. На покатах хребта появилась белая полоса тумана и начала сползать в распадок. Но вот где-то далеко в глубине тайги рявкнул козел-гуран. Звонкое эхо прокатилось по падям и распадкам. Никула насторожился.
— Слышишь?.. Теперь жди.
Никула потуже запахнулся в ватник, выколотил о голенище давно остывший пепел из трубки и замер. Роман видел перед собой напряженно изогнутый его затылок да ветку березовой перекладины над шапкой-монголкой. Похожий на хищного беркута, сидящего на утесе, готового в любое мгновение камнем ринуться вниз или взмыть в беспредельный простор неба, слушал Никула гураний рев.
Роману, впервые вышедшему на такую охоту в ночную тайгу, было что-то не по себе. Еще неизведанное чувство испытывал он. Ему казалось, что кто-то хитрый и сильный незримо подкрадывается к нему и обязательно с той стороны, куда он не смотрит. Каждый шорох невольно заставлял его оглядываться по сторонам и, не замечая того, придвигаться поближе к Никуле. И если бы не было рядом с ним спокойного, привычного к тайге человека, он не усидел бы здесь.