Давай попробуем просто жить
Шрифт:
Затем встаёт с дивана, отходит к камину и скрещивает руки на груди. Рон, как-то враз растерявший свой пыл, трёт рукой щёку.
– Всё сказал?
– Гермиона прищуривается.
– А теперь послушай меня, Рон Уизли. Если хочешь знать, и если тебе от этого станет легче, - она горько усмехается, - папочка для Драко ничего не устроит. Впрочем, как и мамочка. После того, как Драко поступил в университет и отказался продолжить семейные традиции, его просто-напросто лишили наследства и вышвырнули из семьи. Ему не на кого рассчитывать, кроме как на себя. Он живёт на стипендию. Он не может вернуться домой.
Рон растерянно смотрит на меня, я молча киваю головой - да, Рон, это правда. Он переводит взгляд на Гермиону:
– Я… я не знал…
– Да что ты вообще о нём знал?! Что в университет он поступил вместо того, чтобы жениться неизвестно на ком, но из очень подходящей семьи? Что непонятно, как он будет жить через год, два, пять лет, и ради этой неизвестности он пожертвовал приличным будущим? А ты ведь понимаешь, что означает «приличное будущее» в понимании таких семей, как Малфои - золотая кредитка Гринготтса, и конечно, особняк размерами с квиддичное поле, непыльная, но весьма приятная должность где-нибудь в министерстве, семейные связи…
Ты знаешь, что несмотря ни на что он тоскует по родителям? Что держит лицо, во что бы то ни стало - держит? Так что действительно - где ты, а где он. Большая разница.
Рон постепенно сдувается как воздушный шар, оседает на диване и сосредоточенно перебирает пушистые кисти пледа.
Гермиона тоже, словно растеряв пыл, присаживается - на корточки, прислоняясь спиной к стене. Утыкает лицо в ладоши и умолкает.
– Ребята, да я правда… Он же никогда не рассказывает о себе.
– Наверное, знает, что тебе это не будет интересно, - шепчет Гермиона сквозь ладони.
Она всё ещё продолжает сидеть на полу у камина, а Рон - пересчитывать кисти на пледе, когда в комнату входит Драко - розовые с мороза щёки, запах свежевыпавшего снега, влажные от подтаявших снежинок волосы, улыбка.
Отдав должное моему возвращению, он зовёт всех отметить это дело - ну правда, ребята, пойдёмте. Потом, кажется, понимает, что нам не до веселья, и собирается уходить. Когда он уже берётся за дверную ручку, Гермиона вдруг поднимается и идёт к нему:
– Подожди, я с тобой. С удовольствием подышала бы свежим воздухом.
Рон не поднимает головы, только ещё усерднее выдёргивает и накручивает на палец нити из пледа.
Драко повязывает Гермионе шарф поверх воротника, взявшись за руки, они уходят.
Рон подходит к окну, стоит там молча, потом рывком задёргивает шторы и падает ничком на кровать.
* * *
«А на что ты рассчитывал?» Моё отражение в зеркале мерзко ухмыляется мне в лицо.
В доме холодно, кутаюсь в мантию, запаляю камины, все, какие есть, глотаю обжигающий чай.
За окном снегопад, сугробы уже достают до середины окна, а снег всё валит и валит. Представляю, как к следующему утру мой дом скроет снежной шапкой - не расстраиваюсь, не злюсь, просто представляю. Хоть как-то отвлечься от единственной, бьющей под дых, так, что хочется хватать воздух ртом, мысли.
«А на что ты рассчитывал?» Эти слова скребут и царапают, и колют, и выжигают, и давят - в зависимости от того, в котором часу их произносить.
В
И тихо, оглушительно тихо.
Я знаю, что завтра всё пройдёт - я позволяю себе огорчаться лишь на то время, которое отмерю сам. Но до завтра… Мне хочется чувствовать то, что я чувствую сейчас. И зябнуть, и слушать царапанье мыслей, и вспоминать, и улыбаться замёрзшими губами этим воспоминаниям.
Я ни на что не рассчитывал, всё верно. Я же не сумасшедший, чтобы верить в то, во что мне просто хочется верить. Жизнь вообще редко к кому бывает благосклонна, а ко мне не бывает никогда в принципе. Ухмыляюсь своему отражению в зеркале - в ответ.
* * *
– Рон, что ты делаешь? Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку? Бросаешься на всех, Гермиону обидел…
Я присаживаюсь к нему на кровать. Он уткнулся лицом в подушку и не желает поворачиваться.
Острое чувство жалости - какой же он всё-таки ребёнок. И ведь наверняка сейчас лихорадочно виноватых ищет. Так ему проще жить.
– Скажи, это только мне кажется, или она действительно изменилась?
– он, наконец, садится, обхватив колени руками, и на лице его веснушки всё ещё горят.
– Не знаю. Может, ты просто видел её не так?
– Раньше всё было проще, - он кутается в одеяло, словно ему холодно.
– Я был уверен, что знаю, чего она хочет.
– Ага, и хотела она, по-твоему, именно того же, что хотел и ты, так?
– Ну… да, так.
Рон, я не слишком разбираюсь в таких вещах, как любовь, но всё-таки даже я понимаю то, о чём просто не могу тебе сказать. Поэтому я всего лишь тихонько укрываю тебя одеялом и провожу по твоим рыжим вихрам - спи…
Потом, когда Рон уже вовсю сопит, даже во сне сохраняя обиженное выражение лица, прибираюсь на столе, уничтожаю свои эпистолярии, вздыхаю и всё-таки убираю перо и чернила, которые мне ничем не помогут. Пью лекарство, верчу в руках полупустую склянку и думаю о нём - как он там?
* * *
Конечно, ночью он мне приснился. Я знал, я даже спать пораньше лёг.
Он присел на кровать и наклонился - волосы махнули по щеке и шее. Я притянул его за затылок и зарылся носом - в волосы эти, в ключицу, слабо пахнущую снегом, и не мог шевельнуться, боялся, что он вскинется, оскорблено поведёт плечом, полоснёт презрением. А он опустил свои руки мне на виски и что-то прошептал прямо в макушку - не разобрать.
Во сне у его губ был горький привкус, и я не мог остановиться, чтобы вдохнуть воздуха - так бы и умереть, губы к губам. Я притискивал его за лопатки - ближе, ближе, мне всё казалось, что я недостаточно крепко прижимаю его, и он вывернется из моих ладоней. Когда же он в ответ вжал меня в постель, всем собою, целиком, я оторвался от его губ, покрепче обнял его, прижал щёку к его щеке и для верности ещё обхватил его ногами - перекрывал ему пути к отступлению.
Каждое, даже самое незначительное его касание - губами, руками, щекой - и я сладко дрожу под ними. Ловлю их пальцами, поворотом шеи, выгибаюсь - не хочу упустить хоть что-то. Принимаю всё, что он отдаёт, и где-то в переносье, глубоко, начинает щипать от переполненности эмоциями.