Давай прогуляем пары
Шрифт:
— Да.
— Отлично. Встретимся дома. Буду утром, сегодня останусь в ночь. Заодно загляну к твоему.
— Не надо… — бормочу в ужасе.
Отец лишь хмыкает и вешает трубку. Как раз когда из лифта выходит посланная сверху медсестра. Она передаёт мне кулёк с грязной одеждой Матвея, просит привезти что-то почище к завтрашнему утру. И вручает в руки его телефон.
На смартфоне почти вдребезги разбитый экран. И мне везёт — нет пароля. Я легко нахожу в контактах номер, записанный под не очень ласковым словом «Мать», и, немного помедлив, поборов смятение,
Глава 20
Ночью я сплю плохо. Постоянно просыпаюсь от тревожного стука сердца и навязчивых мыслей. Думаю, конечно, о Матвее и злюсь на себя из-за этого. Он, в отличие от меня, преспокойно спит. Ему вкололи лошадиную дозу успокоительных и снотворных и вырубили насильно. Я же с утра встаю ужасно разбитая и, кажется, даже немного простывшая.
В глаза словно песка насыпали, а по задней стенке горла скребутся ежи. Глотать больно и постоянно хочется кашлять.
Передвигаюсь как зомби, налепив под глаза бесполезные гелевые лепестки.
Буркнув семье приветствие, скрываюсь в ванной, чтобы избежать неудобных вопросов. Надеюсь, Савва не успел растрепать слишком много.
Чищу зубы и заплетаю косу. Голову мыть некогда. Бросаю быстрый взгляд на мамину косметичку, раздумывая несколько секунд о том, стоит ли мне подкрасить ресницы и нанести на щёки румяна, чтобы не быть такой бледной. Вчера вроде вышло неплохо, но мне помогала Тая. Не уверена, что сама себе не выколю тушью глаза.
О чём я думаю? Не надо мне это. Зачем? Кого я собралась покорять наличием макияжа на лице? Громова?
Невесело усмехаюсь своему осунувшемуся отражению.
Я не выспалась и слегка не в себе, видимо, раз мне в голову приходят такие мысли.
Мне нужно в универ, а потом заехать в больницу к Матвею. Его телефон и вещи всё ещё у меня. И я планирую отдать их лично и… и всё. Хотя кому я вру? И узнать, как он там. А если он будет спать, оставлю всё и уйду.
Да, так будет даже лучше. Ни к чему нам личные встречи.
Так я веду с собой мысленный диалог, пока собираюсь и натягиваю одежду. Решаю остановиться на однотонном объёмном костюме цвета фисташки, от которого моё лицо ещё больше зеленеет, и на белых массивных кроссовках. Накидываю светлую стёганую куртку и, крикнув в глубину квартиры, что вернусь только к вечеру, выхожу в сторону автобусной остановки.
Таи в универе нет. Она пишет, что приболела и решила отлежаться дома. Я даже рада такому повороту, потому что сил на разговоры о вчерашним у меня нет никаких. Ни моральных, ни физических.
Мысли так или иначе кружатся вокруг Громова. Как он там после вчерашнего? Долго ли ему восстанавливаться и нет ли каких-то ещё невидимых травм?
Я и переживаю, и злюсь на него одновременно. Как можно так беспечно относиться к собственной жизни? Словно его ничто здесь не держит.
— Ясная, где вы летаете? — басит преподаватель начертательной геометрии, выводя меня из задумчивости.
Встрепенувшись, вижу, что все в аудитории смотрят в мою сторону с потаённым интересом.
— Что простите? Я прослушала.
—
Дмитрий Воронцов самый молодой и дерзкий преподаватель у нас на курсе. Девчонки на потоке сушат трусы при одном виде его упругой задницы в классических синих брюках и готовы растечься лужицей прямо за столом, если он на них посмотрит. Парни его недолюбливают по причине — читай выше. Не вывозят конкуренции.
Меня его аристократически правильные черты лица, длинный прямой нос и модная стрижка с выбритыми висками никогда не трогали. Зато чертит он как Бог. Поэтому его лекции стараюсь никогда не пропускать.
Смотрю прямо ему в глаза.
— Нет, пытаюсь заставить этот фикус взлететь силой мысли, — говорю громко, утыкаясь взглядом в раскрытый тетрадный блок. — Простите.
По аудитории летят приглушённые смешки.
Преподаватель что-то хмыкает, но на мою удачу решает больше не прессовать меня и возвращается к объяснению материала. Который я опять не слушаю. Делаю вид, что пишу, а сама бесцельно вывожу на клетчатом листке линии чёрной гелевой ручкой, которые быстро складываются в два стоящих друг напротив друга панельных дома.
В окнах схематично рисую людей. Парня и девушку. Между домами вывожу сердце. Звонок обрывает меня на штриховке, и я в ужасе смотрю на этот сентиментальный эскиз, только что вышедший из-под моего пера вместо лекции.
Выдираю листок и, безжалостно скомкав, пихаю в сумку.
Перед больницей заезжаю в магазин и покупаю немного фруктов. Всё же навещать больного еду.
Надеюсь, его мать привезла ему всё необходимое. От трусов до зубной щётки. Я вчера смогла ей дозвониться только после третьего раза, и мне показалось, что она не очень-то и удивилась, узнав, что Матвей в больнице. Ахнула и, записав данные, бросила трубку, не попрощавшись. Видимо, на стрессе.
Я вот до сих пор стрессую.
Чёртов Громов.
Это же надо было… вот так… вляпаться, и совсем не в грязь!
Около палаты торможу. Медсестра на посту сказала, что Матвей давно проснулся, но ему нужно больше отдыха. Короче, пустила меня к нему, только когда я назвала фамилию отца.
И вот я здесь.
Сердце сводит судорогой. Приказываю ему бросить эту слащавую ерунду и заняться своими прямыми обязанностями. Качать кровь и биться допустимые семьдесят — девяносто ударов в минуту, а не шарашить все сто двадцать от предвкушения встречи с объектом мужского пола.
Громов меня раздражает. И точка.
Ага, именно поэтому ты притащила ему бананы и сетку апельсинов.
Ой, да заткнись! — велю своему уже слишком болтливому внутреннему голосу.
Толкаю дверь и заглядываю внутрь.
Светло. Тихо. Пахнет хлоркой и медикаментами.
Матвей лежит на единственной кровати. На спине. Бледный и похудевший. Глаза закрыты. Грудь мерно вздымается от дыхания. Спит?
Разочарование накатывает волной.
Но так даже лучше. Оставлю всё и уйду.