Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Дмитревский Владимир Иванович

Заведующий особым отделом сразу же прошел в кабинет Кабанова и пробыл там довольно долго.

— Всё в порядке, — сказал он, выходя в приемную, — Александр Федорович вас примет. Сейчас у него совещание. Пожалуй, еще на часок. Вы посидите.

— Ну, спасибо вам, — сказал Дмитрий. — Выручили.

— Всё обойдется, уверен, — ободрил его заведующий отделом. — А после беседы зайдите в пятую комнату, я скажу, чтобы вас выпустили.

Поползли минуты ожидания. Какой он, этот Кабанов? Представился суровый человек в коверкотовой гимнастерке, почему-то похожий на Сологуба. Посматривает на часы, хмурится, нетерпеливо задает вопросы… А надо рассказать всю свою жизнь. Как же втиснуть ее в

эти пять-шесть минут, которые урвал для тебя секретарь обкома?! А может, прав Кэмрад, и Дмитрий зря добивался этой встречи? Ему не дают работы? Чепуха. Работы сколько угодно. Почему в самом деле не пойти на тот же велосипедный завод и не предложить свои руки? А что они умеют, эти руки? Дмитрий скептически разглядывал свои узкие ладони с длинными, сухими пальцами. Когда он этими пальцами брался за такой простейший инструмент, как молоток, дома наступало веселое оживление — дядя Поджер вешает картину! Митя, береги пальцы… Ну, конечно, вместо шляпки гвоздя он стукнул себя по пальцу… Но ведь и зайца можно научить зажигать спички! Дело не в этом. Бессмысленно стараться делать то, чего ты не умеешь, и не делать того, что можешь делать хорошо. Особенно теперь, в дни войны, когда мобилизуются не только резервы производства, но и энергетические ресурсы человеческого организма, эти не учтенные ранее душевные возможности. Да, делать то, что ты умеешь, но во много раз лучше, нежели ты это делал вчера…

Стены приемной на три четверти выкрашены бледно-зеленой масляной краской. Темное пятно над столом секретарши по очертаниям напоминает краба. Если быстро-быстро моргать глазами, краб шевелит своими клешнями… У графина с водой, что на маленьком столике в углу комнаты, слишком маленькая пробка: при каждом стуке двери она вибрирует и звенит совсем по-стрекозиному… На столе у секретарши в «мерзавчике» цветет оранжевая лилия… Настенные часы в квадратном дубовом футляре громко отщелкивают секунды…

Но вот где-то в глубине, за дверью, камуфлированной под громоздкий шкаф, возникает неясный шум. И тотчас же сидящие в приемной вырываются из оцепенения, расправляют плечи, одергивают гимнастерки, выжидательно поглядывают на ложный шкаф и на изнывающую от духоты секретаршу. Чья же очередь? Кто первый? И Дмитрий тоже меняет позу и машинально поправляет узел галстука. Хотя, по-видимому, он — последний.

Первым из кабинета секретаря обкома выходит пожилой военный, тяжело опирающийся на палку. На воротнике его тужурки, на черных нашивках артиллериста, по одной звездочке. Генерал-майор. Вслед за ним выходит чем-то похожий на него человек в полувоенной форме с орденом Ленина.

— Так я тебе сегодня же звоню, товарищ Степанов, — говорит генерал.

— Как договорились, товарищ Степанов, — отвечает тот, что с орденом.

Что за черт! Братья, что ли?

Краснощекий, с густыми бровями — полковник госбезопасности. И еще полковник, и тоже госбезопасности, но бледный и со смоляной остроконечной бородкой… И еще несколько в защитных тужурках и коверкотовых гимнастерках. И секретарша проплывает в кабинет.

— Это вы товарищ Муромцев? Александр Федорович просит зайти.

Полнейшая неожиданность! Под недовольными, но и заинтересованными взглядами ожидающих приема Дмитрий вошел в кабинет.

Из-за стола поднялся высокий человек в темном костюме:

— Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста. — И выжидающий взгляд светло-серых глаз.

— Я пришел за доверием, которое потерял… — И от этой заранее подготовленной, отшлифованной фразы Дмитрия сразу же зазнобило.

Кабанову начало разговора, видно, тоже не понравилось. Приподняв брови, он метнул на Муромцева быстрый иронический взгляд.

— Похоже, индульгенцию хотите получить? Так я же не папа

римский.

— Мне очень плохо, Александр Федорович, — сдавленно сказал Дмитрий.

— Да вы садитесь. И рассказывайте. Хотите, помогу для начала? Были исключены из партии…

— Да, третий год уже пошел.

— Конечно, считаете, что неправильно.

— Иначе я не был бы у вас.

— Ну, теперь пойдет, — удовлетворенно кивнул головой Кабанов. — Слушаю вас, товарищ Муромцев.

Только сейчас, вот сию минуту, Дмитрий сообразил, почему лицо Кабанова показалось ему знакомым. Дядя Миша! Ну конечно, такое же продолговатое, белокожее лицо, с чуть розовеющим румянцем на щеках, обнаженный высокий лоб, крупный прямой нос и иронический разрез рта. «Тэк-с, племянничек, так что же натворил Монтигомо Ястребиный Коготь?» Сходство с дядей Мишей, Михаилом Дмитриевичем Беляевым, известным пушкинистом, усугублялось и одеждой. На секретаре обкома был темно-зеленый, почти черный костюм, белая рубашка с черным аккуратно завязанным галстуком, а на столе лежали его большие, очень белые руки. Только Кабанов чуть пониже ростом и поплотнее.

Странным образом сходство это сняло с Дмитрия напряжение. Он не излагал, а лишь вслух вспоминал свою жизнь.

…— Так ты, значит, тоже этот самый… комсомолец? — спросил я Кузина.

— Спрашиваешь! С конца восемнадцатого.

— А я… Ты мне скажи, я тоже могу?

— Сколько тебе лет, Муромцев?

— Почти двенадцать. Через два месяца…

— Шкет еще. Но поскольку активист детской коммунистической партии… Могут и снисхождение сделать…

— Вправду могут?!

На дверях двухэтажного дома вывеска: «Тульский уком РКП(б)». Под нею другая, поменьше: «Тульский уком РКСМ». Я вхожу в двери, как в глубокую воду: пройду или… с макушкой!

А через час, но может и через два, через пять, через десять, сбегаю по выщербленным, захоженным ступенькам уже совсем другим человеком. Под пальтишком в нагрудном кармане куртки шуршит комсомольский билет. Билет, выписанный на имя Муромцева Дмитрия Ивановича, 1908 года рождения, по социальному происхождению «из служащих»… Веселое, солнечное майское утро. Я улыбаюсь всем встречным, а они… они ничего… Не догадываются, верно, что парнишка в сером пальто с вытертым бархатным воротником не какой-нибудь просто парнишка, а член РКСМ. Вот ведь как получилось!

…У Дзержинского утомленное, как шафран желтое лицо. Всё еще не сняв руки с моего плеча, он говорит Аванесову:

— Товарища Муромцева следует поставить в почетный караул. Он же представляет самых юных коммунаров Тулы…

Спокойное, но не живое — не живое! — лицо Владимира Ильича. Я стараюсь не моргать. Смотрю и смотрю. Как же нам быть теперь? Как же так — без Ленина?

…В Ленинский призыв подал заявление о приеме в кандидаты партии. Принимали меня в Выборгском районе, на заводе «Красный арсенал». Когда стал рассказывать о себе, коммунисты закричали с мест:

— Да что там! Мы же его знаем. Он пионерами у нас командует!

Приняли единогласно. Только кандидатом больно долго быть — больше двух лет! Потому что — служащий.

…— Если ты полагаешь, что мы тебя немедленно пошлем для организации всемирной революции, то мне придется тебя разочаровать… У тебя большой опыт работы с пионерами. Вот и будешь этим заниматься, — говорит мне секретарь Исполкома КИМа Лазарь Шацкин. — Пойдешь в агитпроп и в Киндербюро. На том и порешили.

Конечно, я немного разочарован. Надеялся, что сразу же пошлют в страну, на нелегальную работу. Например, в Италию — лицом к лицу с дуче и его чернорубашечниками.