Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
— А вам, Дмитрий Иванович, из приемной товарища Кабанова звонили. И номер оставили, по которому просят вас позвонить. Вот, возьмите…
Из отдела Дмитрий решил не звонить, а пошел за кулисы, в кабинет Анны Юльевны. Оттуда и соединился с приемной.
— Товарищ Муромцев? Подождите минуточку. С вами хочет говорить Александр Федорович.
«Вот ведь памятливый… Мало ли у него дел! А не позабыл позвонить», — благодарно подумал о Кабанове Дмитрий. И пока он держал возле уха трубку и невольно прислушивался к шумам, скрипу и стукам, ворочающимся как бы на дне эбонитовой воронки, в сознании выстраивались картины только что виденного
В тесном классе — непротолченная труба. За роялем Федор Петрович Вазерский. Арию князя из «Русалки» поет какой-то невысокий блондин с милым, простодушным лицом. Тенор приятный, но слабый и очень неуверенный. Вазерский кивает головой, широко разевает рот и как бы вкладывает певцу слова и звуки.
— Стоп! Опять у вас, Николай Иванович, си провалилось. В купол, в купол звук посылайте, чтобы резонировало! — И он поет сам: — «А вот и дуб заветный…» — И звонко шлепает себя по лбу.
Мельников повторяет. Вступает княгиня — Мария Захаровна Харитонова. Гибкое меццо-сопрано. Изящная женщина, с плавными «певучими» жестами. И так все стараются — готовы репетировать хоть по двенадцать часов в сутки. А потом в классе — балет. Тася показывает четырем хорошеньким и страшно смущенным девушкам несложную хореографическую комбинацию на полупальцах. Одна из девушек просит:
— Настасья Алексеевна, вы на пальчиках, на пальчиках пройдитесь!
Тася становится на пальцы, делает несколько движений.
— До чего же смотреть радостно! — восторженно восклицает все та же девушка, — кажется, ее зовут Поля. Тут тоже уйма энтузиазма и терпения.
— Получается? — спрашивает Дмитрий.
— Ага, ты только не мешай! — И раскрасневшаяся, энергичная Тася хлопает в ладоши: — Ну, начали. Ра-аз, два, три…
— Здравствуйте, товарищ Муромцев.
— Здравствуйте, Александр Федорович.
— Освоились?
— Начинаю…
— Ну, и каково первое впечатление?
— Странное, Александр Федорович, очень странное, чтобы не сказать резче.
— А вы резкости не бойтесь. Хотелось бы знать ваше мнение.
— По-моему, отдел по делам искусств пытается ликвидировать искусство. Закрыт Дом народного творчества. Под угрозой театр в Нижнем Ломове. Пересматриваются все сметы, сокращаются штаты. И всё это — местная инициатива.
— Да, действительно странно… Вот что, товарищ Муромцев, прошу вас зайти к секретарю по пропаганде и всё ему подробно рассказать. И чем скорей, тем лучше. Я его предупрежу.
Через три дня начальник по делам искусств был брошен, «этого самого», на укрепление социального обеспечения, а дела у него принимал Константин Васильевич Королев — директор только что закрытого Дома народного творчества.
— Думаю, что оборонный театр миниатюр перестал быть мифом. Я уже говорил с Королевым, он целиком «за». Теперь от вас зависит. Жмите, Евгений Александрович!
Бегак безмолвно пожал руку Дмитрию.
Глава пятая
ВОЛНЫ НЕМАНА
Было что-то около десяти утра, когда в отдел впорхнула Лю — чудо и волшебство природы, «женщина без костей, «женщина — очковая змея», выкопанная из каких-то «запасников» эстрады Николаем Илларионовичем Чарским, — и, окатив Муромцева стойким ароматом «Белой сирени» и собственного трудового пота, показала Зое пеструю шелковую косыночку.
— Ну, скажи, скажи, от чистого селдца, лазве не плелесть? — пролепетала она.
— И в самом деле, чудесная
— Ах, дологая, нужно только очень захотеть. Мне был плосто необходим вот такой глациозный платочек, и вот: лаз, два, тли! — Она неуловимым движением правой ноги через левую подмышку набросила платочек на свой лимонный мелкотравчатый перманент.
— Кроме шуток, — потребовала сурово Зоя.
— Купила у одной пи-са-тель-ни-цы. Их вчела целая куча наехала.
Муромцев, вместо того чтобы попросить очковую змею уползти восвояси, и как можно скорее, — насторожился. Дело в том, что, «действуя обаянием и только обаянием», Лю прорвалась в гостиницу и обосновалась там всерьез и надолго. Значит, стала источником всевозможной информации.
— Какие писатели, Людмила? — спросил он.
— Ага, заинтлиговала! — торжествующе пискнула Лю, и Муромцев тут же обнаружил на своем столе ее голову, макушкой вниз, с завлекательно трепещущими ресничками.
— Оставьте ваши штучки! — сердито прикрикнул Муромцев. — Ну можете вы просто ответить, какие писатели приехали?
— Явные иностланцы, — сказала Лю, выпрямляясь и поворачиваясь к Муромцеву лицом. — Ливонские, латышские, литовские — кто их там лазбелет. Только не наши.
Много уже разных людей искусства приехало в Пензу или проезжало через нее. Артисты, музыканты, художники… но только не писатели. Кроме семьи Сергея Вашенцева — жены и трех дочек, обосновавшихся в Пензе, Муромцев никого еще не встречал. Естественно поэтому, что, не дождавшись Королева, он тут же сорвался с места и, бросив на ходу Зое: «Скажите Константину Васильевичу, что я в гостинице» — и благодарно улыбнувшись пораженной Лю, выбежал из театра, как если бы был врачом скорой помощи и торопился к месту катастрофы.
Администратор сказал, что да, писатели. Прибыли из Москвы. Да, нерусские. Похоже — литовцы. Двое мужчин, две женщины и один ребенок. Да, им предоставлено три номера из брони.
Постучав в один из трех номеров и услышав «прашом», Муромцев вошел и отрекомендовался.
— Венцлова, — поднимаясь со стула, назвал себя высокий плотный человек и протянул Муромцеву руку. Пожатие получилось довольно крепким. — Очень рад.
— Как добрались? Как устроились? — спросил Муромцев исподволь рассматривая собеседника. Тот был в хорошем сером костюме, в синей трикотажной рубашке, облегавшей широкую грудь. Очки с крупными стеклами, внимательный взгляд и светлые, сталью отливающие волосы делали его похожим на англосакса. Очень спокойный, может быть даже неестественно спокойный, если принять во внимание, что какой-нибудь месяц назад его, крупного, уверенного в себе человека, вырвало с корнем, словно дерево под ударом неимоверного вихря, закрутило и забросило вот сюда, за тысячи километров от родной, вспоившей и вскормившей его земли…
Но поломанным, искалеченным Венцлова не казался. Поздоровавшись с Муромцевым, он жестом предложил ему садиться и только потом вновь опустился на стул. Сел прочно, удобно, как человек, приготовившийся к долгой, неторопливой беседе.
— Ну, как вам сказать, из Москвы сюда — довольно комфортабельно. Немножко сложнее пришлось добираться до Москвы. Дело в том, что нам сказали, что покинуть Вильнюс придется ненадолго. На три-четыре дня. А потом — так нам говорили — всё безусловно наладится и мы вернемся. Ну вот мы и уходили совсем легкими… нет, это не будет вполне правильно по-русски…