Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Дмитревский Владимир Иванович

А ведь в самую точку попала: жил в правительственном номере целые сутки! И, продолжая играть в забавляющую его и соответствующую отличному настроению игру, сказал:

— Номер действительно неплохой. Но я уже на квартиру перебрался.

Выйдя из обкома, Дмитрий даже зажмурился. Так били в лицо горячие солнечные лучи, таким высоким и прозрачным казалось небо, таким многоцветно зеленым, до блеска отлакированным солнцем был городской парк.

На какое-то время отступили, потеряли свою непереносимую остроту мысли о войне, которые, как стальные клинья, вонзались

в сознание. Разговор с Кабановым вернул Дмитрию уверенность в себе, в своих силах. Скорее всего, дадут какую-нибудь хозрасчетную бригаду, и уж только от него самого будет зависеть ее нужность и успех. Да что я, хуже этого Сологуба? Вон как он ворочает своим цыганским ансамблем! Даже афиши выпустил: вчера в Ахунах, сегодня в артиллерийском училище. Жмет товарищ Сологуб! Вот и я буду жать. Интересно, какая же это будет бригада? Может, та, где теперь Таська моя подвизается? Совсем здорово бы получилось! Или какая-нибудь работа в театре. Администратором? Подумаешь, страсти какие! Поработаю и администратором…

Миновав красное кирпичное здание, в котором размещался облисполком, Муромцев пошел, да нет, прямо полетел вниз по Московской, к театру, где под высокими, гулкими его сводами поджидала Дмитрия судьба. И казалось ему, что там, на горе, освободился он от той тяжести, которая навалилась на его душу уже более двух лет назад и давила, и пригибала к земле, а в дни войны стала настолько непереносимой, что и головы не поднять. «Как коммунист с коммунистом…» В этом-то все дело!

Подходя к театру, Дмитрий замедлил шаг, отдышался, в вестибюле закурил папиросу и появился в отделе словно бы совершенно случайно.

— Привет, Зоечка! Не заходил ли к вам Евгений Николаевич? Мы с ним договорились и…

— Дмитрий Иванович, дорогой, ну наконец-то! А мы вас ищем, ищем…

— Да-а?

— Ну как же! Я и в театре про вас спрашивала, и в гостиницу звонила. Сказали, что вы там уже не живете.

— Что-нибудь срочное? — осведомился Дмитрий, вновь с удовольствием включившись в игру.

— Самое срочное, Дмитрий Иванович. Начальник про вас беспокоится. Очень вы ему нужны. Идите, он один…

— Можно?

— А-а-а, товарищ Муромцев! Ну, наконец-то нашелся… — Начальник несколько раз крепко встряхнул руку Дмитрия и, ослепительно улыбаясь, усадил его на стул.

— Что не заходите?

— М-м-м-м… — Дмитрий неопределенно развел руками и с любопытством посмотрел прямо в глаза человеку, оказывается так жаждущему его видеть. Выцветшие, как голубенький ситчик, глазки вильнули в сторону.

— Я тут велел вас обязательно разыскать.

— Вот как? — сказал Дмитрий.

— Мы тут думали и решеньице одно приняли… Хотим вам предложить работу в отделе…

Дмитрий молча курил. Даже соломинки не протянул этому типу. Пусть сам выкручивается.

— Штатная единичка освободилась… Вот я и подумал… Старший инспектор по театрам, фактически мой заместитель. Вас бы это устроило?

— А почему бы и нет? — в свою очередь спросил Дмитрий, хотя, сказать по правде, ждал чего угодно, но только не этого. Заместитель, гм…

Начальник вздохнул облегченно,

словно бы втащил на гору воз дров.

— У вас же, Дмитрий Иванович, опыт. Вот вы его, этого самого, и используйте. Время-то знаете какое? Военное время…

— А вас не беспокоит, что я — исключенный из партии и вообще?..

Дмитрий изучающе рассматривал дряблые, морщинистые щеки, невысокий, тоже в резких продольных морщинах лоб и жиденькие светлые бровки.

— Да что вы в самом деле, товарищ Муромцев! Да кто нам такое право дал, это самое, отсекать таких, как вы…

«Ага, ты и это сказал, Александр Федорович!» — подумал Дмитрий, а вслух поинтересовался:

— Выходит, за эти дни пересмотрели свою точку зрения. Искусство-то — идеология!

Начальник не захотел продолжать игру, в которой явно оставался без козырей. Суетливо потирая сухонькие, желтые свои руки, сказал:

— Значит, обо всем договорились. Сегодня — в приказ. А завтра — милости просим. Убежден, что сработаемся.

Крепкое пожатие рук, ободряющие восклицания и всё такое прочее…

Муромцев покинул кабинет, чувствуя себя триумфатором. И пошел в театр, дабы поделиться новостью с Евгением Николаевичем.

Белова он нашел в кабинете Анны Юльевны.

— Ну, как ваша пьеса, товарищ Кальдеронов? — спросил Белов. — Скоро ли удостоите нас чтением первого акта?

— Тюбетейку долой, когда говорите с начальством! — прикрикнул Дмитрий. — Не потерплю этого самого… панибратства…

— Ого! Какие коренные сдвиги в судьбе приезжего искателя приключений?

— Так точно, Евгений Николаевич. До разговора с вами снисходит старший инспектор по театрам города Пензы и области.

— Шутите, — сказал Белов и ухватился за подбородок.

— Что-то я не понимаю вас, товарищи, — сказала Веселер, вопросительно глядя то на Дмитрия, то на Белова.

Дмитрий коротко рассказал о своей беседе с Кабановым и о ее последствиях.

— Ну, поздравляю вас, товарищ Муромцев, от всей души поздравляю. — Веселер даже взволновалась. — Теперь вы, что называется, при месте.

— Инспектор по закрытию театров. Увлекательная работенка вам предстоит, — заключил Белов. — Но я очень за вас рад, Дмитрий Иванович.

Как в воду глядел Белов! На третий, то бишь на четвертый день работы Муромцева в отделе начальник завел с ним в высшей степени странный разговор.

— Вы, этого самого, побыстрее входите в курс. Предстоит командировочка в Нижний Ломов. Там у нас колхозно-совхозный театр обретается…

— Обследовать? А не рановато? Может, лучше подождать открытия сезона?

— Чего там обследовать! Подготовить документ о его, этого самого, ликвидации!

— Но позвольте, с чего бы его ликвидировать? Плохо работает? План не выполняет? Исполнительский состав неудачно подобран? В чем дело? Может быть, театр нуждается в помощи… Нельзя же так: взять и прихлопнуть.

— Война, товарищ Муромцев, а вы все с позиций мирного времени рассматриваете.

— Ничего не понимаю. Война войной, театр театром. Ежели он хорошо работает, то для чего же нам его закрывать?