Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
И всё же что-то стояло между нами, мешало мне принять его дружбу, которую Сам, всё с той же чарующей улыбкой, подносил мне на своих больших белых ладонях.
— Какую цель ты перед собою ставишь? — внезапно спросил я.
— Выпить стакан кофе и съесть вот эту рогульку.
— И получить костюм коричневый в клеточку?
— Ясно, — с наслаждением надкусывая рогульку, подтвердил Сам.
— Нет, постой, я серьезно тебя спрашиваю.
Сам поспешно проглотил половину рогульки и даже поперхнулся.
— Что это тебя на философию потянуло? Я, брат, свои мозги вечными
— Значит, живешь, как трава растет, — приставал я.
— Траву тоже боженька создал. «С ношей тащится букашка, а за медком летит пчела…» Вот и я — обжора — к меду тянусь.
— С тобой нельзя серьезно разговаривать. Одна трепотня.
— А чего ты с ножом к горлу… Заправиться не даешь… Ну, хочу прошагать через жизнь весело и, конечно, честно. Достаточно тебе?
И тогда я задал Черне вопрос, который уже десятки раз задавал и себе самому:
— А зачем ты пошел работать в КИМ?
Тут Сам окончательно растерялся. Он повертел перед носом посыпанную маком булочку, словно ждал от нее подсказки, со вздохом положил ее на тарелочку и задумчиво побрякал ложкой по стакану.
— Странный вопрос… Я хорошо знаю немецкий… Вызвали в ЦК, предложили, ну я и согласился. Работать здесь неплохо. Вот чешский выучил. Может, удастся и за границу поехать.
— Приобрести еще один костюмчик?
— Нет, — Черня подмигнул, — организовать всемирную революцию. Ты ведь такого ответа от меня ждешь. Но жизнь, дружище, это такая штука — ого! Верхом на красивых фразочках ее не проедешь.
Да, Сам Черня, я хотел от тебя именно такого ответа. Только без шутовства и подмигивания. Нас окружают замечательные бесстрашные ребята. Вон за столиком сидит Ловера. Его дважды хватали чернорубашечники. Каким только пыткам не подвергали его в ОВРА! И физическим и психическим! Возили по Риму на роскошном «фиате», с зеркальными стеклами и смешной плюшевой обезьянкой — маскоттой, подвешенной над баранкой. Седоусый синьор колонель изображал из себя гида. Он демонстрировал Ловере красоту и радости жизни. Темно-голубое безоблачное небо, воркующих голубей на площади святого Марка, серебристую зелень олив на Аппиевой дороге, шумные кафе и беззаботную чернокудрую девчонку, дожидающуюся своего дружка. Захочешь — и всё опять будет твоим! Закурите сигару, молодой человек. Настоящая бразильская. У вас ведь тоже есть подружка, и она вас ждет. Не злоупотребляйте терпением женского сердца… Мы хотим от вас сущего пустяка: назовите свое настоящее имя и имена тех, кто так жестоко воспользовался пылкостью и наивностью юности. Когда и где вы получили задание от Тольятти?.. И как бы случайно дотрагивается горячей сигарой до щеки Ловеры. А на руках Ловеры стальные браслеты… После «увеселительной» прогулки — узкая темная камера, и пахнет уже не цветущими каштанами, а собственной кровью и смертью.
Ловера сидит за столиком и пьет кофе.
А нашему суетливому Фрицу братиславские полицейские отбили легкое, и он теперь болен туберкулезом, — это ты мне рассказывал, Сам. Наш комсомольский долг — помочь им. Вот для этого-то я и добивался назначения в КИМ. Но и ему этого не сказал. Только презрительно
— Ты обыватель и перевертыш.
— Вот и навесил ярлычок. Но не объяснишь ли ты, что такое перевертыш?
— Так мы прозвали Юрку… Ну, словом, одного парня, который умел вовремя перевертываться… из шкурных соображений.
— Значит, твой Юрка акробат?
— Совсем как ты.
— Ну вот и поговорили по душам.
— Да, поговорили.
Так я объяснился в тот день с Самом Черней и, вернувшись из буфета, сидел нахохлившись и нетерпеливо ждал конца работы, чтобы скорее пообедать и пойти к Хитарову.
…Он меня ждал. На столе высилась большая темная бутыль, стояла тарелка с какими-то прозрачно-розовыми колбасками и два стакана.
— Заходи, заходи! Хочешь стакан вина?
Рафик переоделся, и теперь, в белой апашке, показался мне совсем молодым, — худощавый, загорелый, веселый мальчишка.
— Садись, пожалуйста. Ты не обедал? Тогда можно что-нибудь приготовить. У меня есть примус.
— Что ты! Я обедал. Есть такая вегетарианская столовая. Кормят вкусно и недорого. Морковка, капуста, репа и вообще… диета.
— Хм… Иногда не мешает и хороший кусок мяса. Вот с таким вином. — Рафик налил в стаканы темно-багровое, тягучее, как патока, вино. — Это «Кровь земли». Делается из совсем черного винограда.
Мы подняли стаканы.
— Давай выпьем за молодых бойцов революции во всем мире, — предложил Хитаров.
Вот это был настоящий тост! Мы чокнулись, и я хлебнул добрый глоток душистого, терпкого и чуть горьковатого вина.
— Ешь, пожалуйста, чурчхелу. Она вкусная.
С Хитаровым — совсем просто. Вот уж «вождизма» в нем ни капельки. Еще глоток вина. Чурчхела действительно очень вкусная. Зубы вязнут в ней, как в рахат-лукуме, но потом добираешься до ореховой начинки.
— Вот, побывал в Тифлисе и не могу нарадоваться на отца, — говорил Хитаров, потягивая вино. — Скоро шестьдесят два, а крепок, как чинара. Вместе со всей страной он как бы переживает новую молодость. Ведь вот что делает советская власть!
— А кто твой отец, Рафик?
— Хороший человек, хоть и не пролетарского происхождения. Бывший коммерсант.
— Неужели буржуй? — Я подумал, что Хитаров шутит и рассмеялся. — Твой отец — и вдруг буржуй. Скажешь тоже…
— Но я сказал правду. До революции он был известным тифлисским богачом. Почти неграмотный пастушонок, но человек неукротимой энергии, он выбился «в люди». А при меньшевиках у него в доме проводились конспиративные комсомольские собрания. И отец отлично знал, что это за вечеринки с танцами и мелодекламацией.
— Это всё ты устраивал?
— Не я, а мы. Тифлисская подпольная организация.
Вот ведь как повезло Хитарову! Находился на подпольной работе, в Тифлисе боролся с меньшевиками и, наверное, не раз рисковал жизнью. А что я делал в те годы? Играл с детдомовскими ребятами в индейцев и красных разведчиков. Правда, потом организовал из бывших делаваров ячейку ДКП — Детской коммунистической партии, а сам вступил в комсомол. Но разве это было сопряжено с какой-либо опасностью? А ведь мы с ним, наверное, одного возраста…