Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
— Ну и ну, — только и мог вымолвить изумленный Королев.
— Первый разряд по прыжкам в высоту, — констатировал Дмитрий. — Здорово, Михаил Юльевич, у вас получилось.
— Можно надеяться? — слегка задыхаясь, спросил Школьников.
— Удовлетворим вашу просьбу. Собирайтесь, Михаил Юльевич, — сказал Королев.
— Ур-ра! — тихо крикнул Школьников, подбросил и поймал шляпу.
— Не Школьников, а Кузьма Крючков, — сказал Константин Васильевич, когда осчастливленный дирижер выбежал из кабинета. — Вот уж точно — никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
Бригаду
Чарский раздобыл ватники и неуклюжие ушанки из заячьих шкурок.
Тася нарядилась, посмотрела на себя в зеркало и удовлетворенно сообщила:
— Теперь и на огород можно… ворон пугать.
И отправилась на фронт в партикулярной одежде: в берете и стареньком демисезонном пальто. А Школьников так и не изменил своему сомбреро…
В Москве Залесскую и Школьникова поселили в гостинице Центрального Дома Красной Армии, выдали талоны на питание и пообещали скоро отправить.
Тася бегала по городу, принявшему новый для нее, суровый облик, находила старых друзей, с которыми не виделась уже несколько лет, но большую часть свободного времени проводила на Малой Бронной у своей толстой и веселой тетки Веры, не устающей охать и ужасаться отчаянностью своей любимой племянницы.
Но оформление почему-то затягивалось, майор из Дома Красной Армии как-то странно поглядывал на Тасю, кормил ее «завтраками», а когда завтра наступало и Тася задавала всё тот же стандартный вопрос: «Ну как, товарищ майор, всё в порядке?» — он хмурился и неохотно цедил сквозь зубы: «Да как вам сказать… Есть одно обстоятельство… Выясняем».
А Школьников давно уже получил все нужные документы и теперь рвался в бой.
Наконец Тасе надоела вся эта волынка, и во время очередной встречи она спросила майора в упор:
— Стоит ли играть в прятки? Всё дело в моем муже. Ведь так?
Майор попробовал сделать непроницаемое лицо:
— Ну почему же… Оформляют не вашего мужа, а вас.
— Вот именно. И у Школьникова уже на руках все бумаги. А со мной ведется какая-то недостойная игра. Если бы меня посылали в Рио-де-Жанейро…
— Почему в Рио-де-Жанейро?
— Образное выражение. Но вы же направляете меня на фронт! — И она «выдала» майору всё, что думала о нем и его непосредственном начальстве.
Не выдержав напора, майор попросил Залесскую немного обождать и куда-то удалился. Надо думать, что к этому самому непосредственному начальству. Вернулся он минут через двадцать и, довольно улыбнувшись, объявил:
— И подписано, и припечатано. Полный порядок, товарищ Залесская. Зря вы понервничали.
И уже на следующий день Тася и Школьников сели на поезд Москва — Калинин.
Хотя Калинин был освобожден от оккупантов 16 декабря 1941 года, то есть около года назад, линия фронта проходила очень близко от города.
Переночевав в полуразрушенной гостинице, фронтовая бригада в полном своем составе — дирижер, режиссер и балетмейстер, — сопровождаемая капитаном из политотдела 41-й армии, выехала на «виллисе» на передовую.
Для Таси началась странная, ни на что уже известное ей не похожая жизнь, с почти непрерывными переездами с места на место, по дорогам войны, мимо
Тася очень скоро поняла, что ее помощь красноармейской художественной самодеятельности весьма эфемерна. Далеко не всегда удавалось ей и Школьникову по прибытии в часть выполнить намеченное. И когда она потом жаловалась представителю политотдела, что ни репетиций, ни концерта провести не удалось, тот успокаивал: «Не огорчайтесь! Важно, что вы побывали среди бойцов, поговорили с ними. Ребята очень довольны!»
Как-то комиссар батальона попросил Тасю пойти с ним к бойцам, только что выведенным из тяжелого боя.
— Может, вам удастся растормошить их. Они сейчас совсем окаменевшие.
Добрались до лесной поляны. На уже вытоптанной и пожухлой траве лежали парни, вялые ко всему, безразличные, занятые только своими мыслями.
— Вот привел к вам в гости Настасью Алексеевну Залесскую, — бодро возвестил комиссар. — Она и режиссер, и спец по танцам. Вообще — артистка.
Кто-то промямлил «здравствуйте». Кто-то лениво приподнял голову, взглянул на пришедшую и равнодушно отвернулся.
— Мне кажется, я им сейчас ни к чему, — расстроенно шепнула Тася. — Они слишком в себе.
— Вот это-то и плохо. Необходима разрядка, — пробурчал комиссар.
Залесская села на пенек. Достала из кармана пальто книжку стихотворений Симонова. Как бы между прочим, спросила комиссара:
— Помните? — И вполголоса стала читать:
Словно смотришь в бинокль перевернутый — Всё, что сзади осталось, уменьшено, На вокзале, метелью подернутом, Где-то плачет далекая женщина.Комиссар загрустил. Стоял в неудобной позе, нагнувшись к Залесской, и едва заметно качал головой.
А Тася читала уже чуть громче:
Снежный ком, обращенный в горошину, — Ее горе отсюда невидимо; Как и всем нам, войною непрошено, Мне жестокое зрение выдано.Прочла до конца и молча сидела на пеньке с раскрытой книжкой на коленях.
Но вот кто-то из лежащих на поляне требовательно сказал:
— Что же вы перестали… Еще читайте!
Тася стала читать «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…»
И тогда поляна ожила, зашевелилась. Бойцы, повинуясь силе притяжения, исходящей от негромкого женского голоса, по-пластунски поползли к пеньку. Со всех сторон. И когда Залесская оглянулась, то поняла, что попала в окружение: отовсюду на нее смотрели голубые, серые, карие, зеленоватые глаза. Смотрели с загорающимся интересом и очень требовательно: ну же, читай! Мы слушаем тебя. Читай!