Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
Бленкле с сомнением покачал головой:
— В первый раз слышу, что работа с детьми — спокойная. Ведь не для того же ты к нам приехал, чтобы совершить какой-нибудь подвиг Геракла! Наш подвиг — это каждодневная работа с отдачей всех своих сил. Или ты думаешь иначе?
— Я тоже так думаю. Но пионерская работа — д л я м е н я самое простое и легкое. А я хочу трудного дела. По-настоящему трудного!
— Какое же трудное дело по могучим твоим плечам, Дмитрий?
—
Конрад молча смотрел на меня.
Неужели не поймет? Неужели станет возражать? И, не дожидаясь его ответа, я выдвинул самый веский аргумент:
— Когда решался вопрос о моей поездке, товарищ Пятницкий сказал: едешь, чтобы овладеть профессией революционера. Так помогите же мне в этом!
— А ты когда-нибудь работал на производстве?
— Нет, никогда.
— Ну вот видишь!
Бленкле медленно отвинчивал колпачок своего «монблана», затем так же неторопливо завинтил его. О чем-то размышлял. Губы были жестко сомкнуты.
— Мы могли бы, конечно, устроить тебя на судоверфь в Гамбурге или, скажем, на предприятие Лойна в Галле, — начал он наконец. — Но нужно время… Во-первых, у нас — тяжелая безработица. Ну а ты всё же… бельгиец. Придется тебе потерпеть, Дмитрий…
Я понял, что полдела сделано. Но только пол…
— Конрад!
— Да?
— Ни в Гамбург, ни в Галле я не поеду.
Он посмотрел на меня с нескрываемым удивлением:
— Чего же ты тогда хочешь?
— В Мюнхен, — сказал я. — Я хочу в Мюнхен.
— Это уже что-то новое. Почему Мюнхен?
— Центр наци. Их берлога.
— Лаконично, но неубедительно. Ты-то при чем?
— Я уже говорил с товарищем Бухманом…
— Когда ты успел?
— И он обещал устроить меня на работу, если, конечно, ЦК не будет возражать. Чтобы победить врага, нужно хорошенько изучить его. Не так ли?
— Крайне опасная затея!
— А на баррикадах в Веддинге, где был ты, Грета и другие товарищи… куда вы меня не пустили… Там, что ли, не опасно?
— Ты еще очень молод.
— Гюптнеру, когда он участвовал в штурме кильских казарм, было семнадцать. Мне — девятнадцать. Есть еще возражения?
Губы Бленкле дрогнули:
— Считай, что атаки отбиты.
— Значит, уговорил?
— Почти.
— Почему почти?
— Последнее слово за Рудольфом. Ему решать.
— Уверен, что Хитаров возражать не станет. Если только… в общем, если ты поддержишь.
— Поддержу. Ты боевой парень, Дмитрий.
— Огромное тебе спасибо. И дай руку.
— Вот они обе. Только давай условимся: до окончательного решения будешь по-прежнему работать
— Еще как буду! — пообещал я, встряхивая руки Конрада.
И вот пролетел июль. Уже была получена телеграмма: «Не возражаем. Рудольф», а из Мюнхена сообщили, что всё подготовлено и меня там ждут.
Накануне отъезда я пригласил Ани и Руди пообедать в каком-нибудь ресторанчике.
Мы выбрали «Францисканер» и отлично там посидели, трудясь над свиной ногой и попивая пильзенское.
Болтали о разных пустяках, как бывает всегда, когда расстаешься надолго и когда о самом главном переговорено уже много раз.
Болтал-то главным образом Руди. У него всегда изрядный запас пионерских новостей: окрест лагеря опять шныряли какие-то типы, так что пришлось вызывать парней из Хаммельшпрингской комячейки, а Ганс Штольц, — ну ты же его знаешь — маленький Гансик, — очень ловко произвел разведку, полз ужом, скрывался в кустах и узнал, что «типы» — учителя из Теплина — искали полянку для пикника. А нам всюду мерещатся штальгельмовцы.
А вот мне, Руди дорогой, почему-то мерещатся не штальгельмовцы, а коричневые. Вот и сейчас — ты рассказываешь историю похождений Гансика маленького, которого я, убей бог, не помню, а я смотрю на тот столик, ну что возле окна, и твоя славная подвижная физиономия заслоняется бледным узким лицом фон Люцце, то приветливо улыбающимся, то искаженным ненавистью, и я вновь слышу его высокий стеклянный голос. «Лед и пламень. Хайль Гитлер! Берлин будет наш». Ваш? Ну, это еще как сказать!
— Это еще как сказать! — воскликнул я.
Руди вытаращил свои веселые зеленоватые глаза:
— Не веришь! Но они и в самом деле оказались учителями, так что наш Гансик не ошибся.
— Какой там Гансик, — с досадой сказал я. — Фон Люцце зовут Герхардом.
— Бедный мальчик, бредит наяву, — сочувственно сказала Ани.
— Второй бокал пива был ему противопоказан, — заявил Руди.
— Эх, ребята, и ничего-то вы не понимаете, — сказал я.
— Где уж нам разобраться в твоих высоких мыслях, — насмешливо подтвердила Ани.
— Ладно, еще по бокалу пива, — предложил Руди. — За твою удачу в Мюнхене.
Мюнхен… Какой он? И что меня там ждет? Один. Без друзей. Наверное, на первых порах нелегко придется. Но почему один? А Бухман? А сотни комсомольцев, вместе с которыми придется жить и работать? Кажется, меня поставят к револьверному станку. На предприятии довольно сильное влияние нацистов. Лицом к лицу. То, чего ты хотел, Митька Муромцев.
— Давайте пройдемся, — предложила Ани, когда мы вышли из ресторана.