Давние встречи
Шрифт:
Иногда мы заходили на небольшой остров Родос. Пароход останавливался, не подходя к пристани. Мы спускали шлюпку на голубые высокие волны и длинный веревочный шторм-трап. Сидя в шлюпке, брались за весла, подгребали к мраморной пристани. Необычаен был городок, построенный рыцарями-крестоносцами. В центре его стояла старинная крепость-замок с высокими башнями и стенами, на которых были изображены щиты с древними рыцарскими гербами. В маленьких кофейнях мы пили черный кофе и анисовую водку, ели длинные скользкие итальянские макароны, потом, качаясь на волнах, возвращались на свой пароход.
На азиатском берегу особенно запомнилась мне Александретта, ее широкий и глубокий залив, окруженный высокими
Помню порт и город Бейрут, широкую площадь, кафе под навесом, в котором я познакомился с двумя матросами знаменитого крейсера «Потемкин», бежавшими некогда из России и служившими шоферами у бейрутского губернатора. Потемкинцы-матросы пригласили меня ночью поехать за город в знакомое им кафе. Мы ехали в странном экипаже с высокими козлами, на которых сидел извозчик-кучер в пестрой одежде и красной феске. Мы проезжали обширными пальмовыми рощами по накатанной горной дороге, остановились возле кафе, где под стволами пальм стояли небольшие столики и стулья. Мы пили дузику — анисовую крепкую водку, курили папиросы с гашишем. Помню, я влез на пальму, срезал большую жесткую ветвь, которую утром принес на пароход и спрятал в трюме. Затоптанную ветвь эту мне пришлось увидеть в одесском порту, когда уже началась война и мне удалось вернуться в Россию.
Мы останавливались в Триполи, что по-арабски значит «три города». Я съезжал в шлюпке на берег и, удивляя встречных прохожих своею матросской формой, бродил по пальмовым рощам и маленьким арабским городкам.
Останавливались у Кайфы, где арабы привозили на пароход огромных морских черепах, для которых на палубе были устроены просторные просмоленные ящики, наполненные морской водой. Черепах этих, мясо которых дорого ценилось, доставляли в Порт-Саид и Александрию.
В Яффе, где высаживались богомольцы-паломники, пароход окружали шлюпки арабов, перевозившие пассажиров на берег. Шумной толпою перевозчики и носильщики-арабы заполняли палубу парохода. Пассажирами на пароходе нередко бывали турки, их жены-турчанки, одетые в широкие черные платья, с лицами, прикрытыми черными вуалями-фередже. Стоя на палубе, с женскою хитростью некоторые из них становились так, что морской ветер относил в сторону легкое фередже и мы могли любоваться красивыми чернобровыми лицами лукавых турчанок. У берегов Яффы мы видели большие деревянные барки, нагруженные спелыми лимонами. Желтый цвет лимонов красиво выделялся на синеве морского прибоя.
В Порт-Саиде, у входа в который тогда еще высился памятник строителю Суэцкого канала французу Лессепсу, пароход почти мгновенно наполняла толпа продавцов дешевых и разнообразных товаров. На палубе сидели фокусники, прокалывавшие длинными иглами свои щеки и высунутый язык. Здесь были продавцы страусовых перьев, удивительных малоподвижных ящериц-хамелеонов, на глазах зрителей изменявших свой цвет. Здесь торговали попугаями, небольшими ручными обезьянами, делавшими смешные гримасы. У самого борта парохода в морской воде плавали голые мальчишки-арапчата. Они протягивали руки к смотревшим на них пассажирам; показывая голые пятки, ныряли за брошенной
Удивителен был и сам портовый город Порт-Саид, устланные камнем улицы, невысокие дома. Толпы людей, одетых в табачного цвета балахоны, европейцы в пробковых толстых шлемах. За высадившимися на берег русскими матросами гонялись арабские ребятишки, повторяя одно за другим два слова: «Маруська, Маргарит!» Ребятишки эти приглашали матросов в публичные дома, которыми был переполнен город.
Постояв в Порт-Саиде положенное время, «Королева Ольга» направлялась в Александрию, останавливалась в обширном ее порту, переполненном кораблями всевозможных наций. Ранней весною в Александрии грузили на пароход для доставки в Одессу спелые арбузы, финики и грецкие орехи. Я выходил на берег.
Африка. Александрия. Шумный разноязычный порт, переполненный большими и малыми океанскими кораблями. Многоязычная и шумная пестрая толпа. Европейские костюмы моряков и агентов бесчисленных пароходных обществ. Полицейские в белых пробковых шлемах. Одетые в длинные балахоны, обожженные солнцем, коричневые, покрытые потом грузчики-феллахи, с криком, похожим на плач, гуськом с корзинами за спиною вбегающие по колеблющимся сходням недвижно стоящих, чуть дымящих трубами пароходов, опрокидывающие в трюмы пыльные, наполненные хлопковым семенем корзины. Продавцы вареных бобов с огромными глиняными кувшинами, расположившиеся на камнях раскаленных пристаней. Продавцы поддельных скарабеев, фокусники, нищие с выеденными трахомой глазами и протянутыми костлявыми руками, арабы, французы, негры, англичане, веселые и шумные итальянцы... Люди, люди, люди...
Я один выхожу из порта в город на шумные раскаленные белые улицы, вымощенные камнем, в его европейскую торговую часть. На площадях и бульварах высятся стройные пальмы, почти не дающие тени, растут высокие фикусы, покрытые глянцевитой крупной листвою. Я иду и иду мимо магазинов с парусиновыми навесами, с широкими витринами, заставленными европейскими товарами. Прохожу мимо уличных цирюлен, где под открытым небом стригут и бреют, намыливают подбородки сидящим в креслах, расставившим колени черноволосым и толстым грекам, лениво перебирающим четки в пухлых руках.
Освещенная солнцем улица переполнена толпою, в которой мешаются костюмы европейцев с выцветшими балахонами феллахов, белоснежные наряды европейских женщин с мешкообразными коричневыми одеждами босых феллашек, лица которых закрыты. Из торговой и шумной части города я прохожу на окраину Александрии, застроенную богатыми особняками, окруженными решетками и садами, жесткой, глянцевитой, восковой листвой олеандров.
Уже далеко за городом, где кончаются богатые особняки, вижу хижины феллахов-крестьян, сложенные под пальмами из комьев земли, похожей на серую золу. У хижин играют полуголые смуглые черноглазые дети, сидят женщины, почти все больные трахомой, с распухшими, покрасневшими веками глаз. Они с удивлением смотрят на меня, матроса, одетого в незнакомую форму. Я иду дальше и дальше.
На вершинах высоких финиковых пальм висят тяжелые гроздья ягод, укутанные рогожами. В прорытых канавах течет густая нагретая коричневая вода. Два черно-сизых буйвола с положенными на шеи серыми рогами медленно вращают коромысло первобытного наливного колеса, переливающего тяжелую нагретую воду. Я долго смотрю на буйволов, на людей.
Так я ходил, ступая по раскаленной сизой земле под почти бесцветным африканским небом, в котором невидимо стояло и расплывалось знойное солнце. К отплытию парохода я опоздал. В порт я вернулся на маленьком, почти игрушечном трамвайчике, на передней площадке которого стоял араб-вагоновожатый в малиновой феске, неистово звонил в подвешенный колокольчик.