Давняя история
Шрифт:
— Вы наследник жены по закону.
Гусев протянул руку. Медальон исчез, прикрытый его худыми пальцами, только конец цепочки остался наруже, обвившись змейкой вокруг запястья.
— Да уж никуда не денешься… Как же мне понять ваш визит?
— Просто, Вилен Иосифович. Видимо, медальон был утерян. Кем, не знаю: вашей ли покойной женой, или тем… — Мазин старался быть деликатным, — кому попал в руки. А теперь нашелся.
— Случайно нашелся?
— Его обнаружил экскаваторщик во время прокладки траншеи.
— И отнес в милицию?
— Нет, продал, но это уже несущественно. В
— А вы, значит, помните?
— Приходится, пока преступление не раскрыто.
— Пока? Я думал, похоронено давно.
— Нет, к таким делам возвращаются по мере возникновения обстоятельств.
— Вот как? И возникли? Обстоятельства?
— К сожалению, определенного ничего сказать не могу, хотя и понимаю вашу заинтересованность.
— Заинтересованность? — переспросил Гусев.
— Я полагаю, вам не безразлично, кто совершил преступление.
— А… Вот что… — Гусев посмотрел на медальон: — Да нет, какая уж заинтересованность? Время проходит — все проходит. Это я раньше заинтересован был, когда ваши сослуживцы перестарались… Ну, да разобрались. У вас там тоже не все за «галочками» гоняются, есть и понимающие. Так что не беспокойтесь. Прошло все. И медальон этот мне не нужен. Сдайте его, куда следует, государству в прибыль.
— Я думал, вещь эта дорога вам.
Гусев откинулся в кресле, сказал издалека:
— Была. И жена была дорога. Не ваша забота.
— Простите. Я понимаю.
— Вряд ли. Понять можно только то, что сам пережил.
— И все-таки меня заинтересовало это дело.
Зубной техник нахмурился:
— Зря. Лавров не соберете. Дурак убил Татьяну. Рубля на водку не хватало. Потому и не нашли его.
— Вы так себе представляете?
Гусев бросил медальон на столик:
— Вот и доказательство! Пьяница какой-нибудь. Когда сообразил, что сделал, перепугался, медальон выбросил. А может, и убивать не хотел, напугать только собирался, да не рассчитал, ударил… Стоит ли пятнадцать лет искать такого?
Гусев повторял то, что казалось очевидным. К подобному выводу пришел и Скворцов после того, как суд отверг его версию о виновности мужа, заподозрившего жену в неверности. Но лишь заподозрившего, потому что никаких доказательств измены ни у Гусева самого, ни у следствия не было. Хотя Гусеву, отрицавшему всякую причастность к убийству, приводить такие доказательства было, разумеется, ни к чему, они бы усилили позиции обвинения… Свидетели же показали, что Татьяна, женщина с живым, общительным характером, вела себя самостоятельно, тяготела к независимости, а Гусев поведением ее был недоволен, считал легкомысленной и ревновал ко всем знакомым и незнакомым мужчинам, однако назвать одного и наверняка никогда не решался. В итоге суд резонно заключил, что непосредственного предлога, повода для убийства у Гусева не было, и жена его, по всей вероятности, стала жертвой случайного грабителя. Но эту версию суд, естественно, не разбирал, и, хотя казалась она наиболее правдоподобной, заключался в ней неясный, сомнительный пункт — Таня Гусева была убита в районе далеком и от своего дома и от места работы, на улице, где, по общему мнению, у нее не могло быть ни дел, ни знакомых. Зачем пошла она в
— Стоит ли?.. У нас есть понятие — неотвратимость наказания. Не должно быть преступников, избежавших закона.
— Но ведь избегают? — откликнулся Гусев живо.
— Иногда.
— И всегда будут, — заключил зубной техник уверенно.
— Возможно. Но сколько? Сколько преступников уйдет от закона? Один из тысячи или сто? Это немаловажно. Да и один должен знать, что его ищут, что на легкую жизнь рассчитывать не приходится.
— Да… — протянул Гусев неопределенно. Бледным лицом его с самого начала разговора завладело нечто ускользающее от Мазина. Какая-то колеблющаяся гамма невозмутимости, равнодушия и отстраненного спокойствия, вроде бы очень издалека смотрел зубной техник на предмет их беседы, и не потому, что прошло много лет и ушла, стерлась в памяти трагедия, — нет, этому Мазин поверить не мог, — но не мог он не видеть и того, что Гусев не позирует. Не притворяется, а будто бы и в самом деле знает нечто такое, по сравнению с чем мазинские хлопоты значения существенного не имеют. — Что ж, ищите, раз работа такая.
— Я рассчитывал на вашу помощь.
— Мою?
— Вашу. Конечно, если преступник был человеком случайным, вы помочь ничем не сможете. Однако не исключено, что он знал вашу жену.
— Почему вы так думаете?
— Место преступления…
— А… Из-за этого места я чуть за решетку не угодил. Следователь Скворцов к нему привязался: зачем, мол, пошла туда Татьяна? А откуда мне знать, зачем? Совершеннолетняя была, не маленькая. И не выслеживал я ее, как мне приписать старались.
— Свидетели утверждали, что вам не нравилось, когда жена уходит куда-то одна.
Гусев чуть сморщил одну щеку, собрал складки под глазом:
— Бабьи сказки. Свидетели-то кто? Официантки. У них вся жизнь на сплетне построена. Что они знать могли? Ревнивцем меня считали. Да ведь молодой Пыл. И ревновать приходилось. Может, и по пустякам. В молодости человек часто напрасно нервничает, переживает.
И он распустил складки, как бы показывая, что теперь-то уж переживать незачем.
— Я представляю ваше состояние в то время, Вилен Иосифович. Сама трагедия ужасна, а тут еще следствие, подозрения… Не могло это не повлиять на характер ваших показаний…
— Врал, по-вашему?
— Зачем так? Могло что-то ускользнуть, из головы выскочить, не получить должной оценки. Но теперь, когда вы способны смотреть на вещи спокойнее, не вспоминается ли вам нечто такое, что не попало в протоколы?
— Не пойму я вас. Думаете, не бандит Татьяну убил?
— Всякое возможно. Если бы знать, зачем пошла она на Портовую?
— Сказал уже, не доложила. Все там, в ваших бумажках, все.
— Но могли попасть и сплетни, сами говорите.
— Я не сплетничал. Сволочи сплетничали.
— Почему так строго?
— Лучше нельзя. В помойку тянули Татьяну. — Гусев качнулся в кресле, подался вперед: — Я ее хотел человеком сделать. Что она была? Девчонка пустая! Учиться нужно было ей, а не с подносом бегать. «Всякая работа почетная!» Нет, не всякая. Одни едят, а другие подают.
— Вас унижала профессия жены?