Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка
Шрифт:
Еще до ужина Настя отобрала у них машинки и поставила их на верхнюю полку. Наутро, едва открыв глаза, Ваня вспомнил о своей машинке. Он сел, вытянул руку и вообразил, как катает ее по перекладине кровати. Потом по стене.
— Настя, дай мне, пожалуйста, мою машинку, — попросил он воспитательницу.
— Машинку? Какую еще машинку?
Ване сделалось не по себе. Ухватившись за прутья, он поднялся в кровати.
— Сама знаешь. Машинку, которую мне подарила Сэра.
— Что еще за Сэра? Не знаю никакой Сэры.
Ване стало страшно.
— Знаешь! Та тетенька со смешным голосом. Она подарила
Настя склонилась над одной из кроваток.
— Не помню никаких машинок, — отмахнулась она. — Наверно, они тебе приснились.
2
Октябрь 1994 — июнь 1995
Голос в тишине
Встреча Сэры и Вани была делом случая. Ее вполне могло и не быть. Подходил к концу долгий день — день ее первого посещения дома ребенка № 10, где она, совершенно к тому не подготовленная, окунулась в мир, словно сошедший со страниц романов Чарльза Диккенса.
Десяток лет спустя она вспоминала, что, приехав в Москву в конце 1994 года, не имела ни малейшего представления о том, чем будет заниматься. “Я была супругой корреспондента газеты, у меня было двое детей-школьников, и я понятия не имела, чем буду заполнять свои дни в предстоящие четыре года. Однажды меня, как новичка, пригласили на собрание Международного женского клуба. Для иностранок, впервые попавших в Москву, это был хороший повод продемонстрировать свои наряды и съесть пончик из “Данкин Донате" в резиденции американского посла. Очередь была как в Кремль.
Организаторы встречи предложили нам записаться на курсы по изучению иконописи, индийской кухни, йоги, русской литературы и прочих достойных материй. На фоне дам, одетых от Гуччи, я сразу выделила двух британок в легинсах, которые продавали спортивные рубашки, вынимая их из стоявших рядом коробок. Они работали в благотворительной группе, поставившей перед собой непосильную задачу — помочь тем россиянам, которые после крушения коммунистической системы оказались на обочине жизни. Чтобы общаться с российскими чиновниками и благотворителями, им были необходимы люди, говорившие по-русски, и я не смогла им отказать. Конечно же мне и в голову не могло прийти, чем это обернется для меня и что к концу четырехлетнего срока я не буду готова уехать из Москвы”.
Итак, в один облачный бесснежный декабрьский день за Сэрой заехала ее американская подруга Луиза, которой срочно понадобилась переводчица для посещения дома ребенка. Москва не радовала своим видом. Перемены, которым предстояло превратить город в залитую неоновым светом процветающую столицу, были в зародышевом состоянии, и даже снега, который прикрыл бы разбитые дороги и замусоренные тротуары, в тот год еще не выпало.
Луизин ярко-красный джип “чероки” был доверху забит детскими шубками и ботинками, горшками, коробками карандашей и ручек, купленными на деньги, собранные благотворительной группой. Здесь же стояли пакеты с домашним печеньем, которое Луиза своими руками испекла и покрыла глазурью.
Проезжая по Садовому кольцу и перестраиваясь из ряда в ряд, чтобы выскочить на полосу разворота в центре скоростной дороги, Луиза ловила на себе любопытные взгляды —
Прокладывая себе путь по оживленной магистрали, Луиза рассказывала, что, в отличие от других детских учреждений, дом ребенка № 10 находится практически в самом центре города, однако побывать в нем почти невозможно из-за несговорчивости главного врача, которая подозрительно относится к чужакам. Всех американок она считает представительницами религиозных миссионерских культов, а про последнюю переводчицу, побывавшую в доме ребенка, на полном серьезе говорит, что та ее сглазила. С тех пор она наложила строгий запрет на любую благотворительность на своей территории, а если кто-то проявлял упорство, объявляла, что учреждение на карантине. Но сейчас, объяснила Луиза Сэре, они намерены явиться без предупреждения.
Машина остановилась в конце ухабистой дороги, у больших ворот в облупившейся зеленой краске. Женщины толкнули калитку.
Не скоро Сэра сможет забыть представшую их взорам унылую картину: под голыми липами пара больших, построенных к русском деревенском стиле деревянных беседок с покосившимися крышами. Когда-то они служили украшением детской площадки, а теперь тихо догнивали, пока полностью не развалятся. Рядом стояли качели без сидений и открытая всем ветрам песочница, валялись пластмассовые тележки и тачки без колес или без ручек, дом ребенка помещался в двухэтажном желтом оштукатуренном здании. Когда-то оно было элегантным особняком, однако фасад с пилястрами был непоправимо испорчен безобразными хозяйственными пристройками, с первого взгляда выдававшими разместившееся здесь государственное учреждение.
Здесь нашли приют шестьдесят два ребенка — от новорожденных младенцев до пятилеток. Сэру поразила царившая вокруг тишина. Странно, если учесть, что малыши — народ скорее шумный. Всего в каких-нибудь пятидесяти метрах проходила многолюдная улица, по которой торопливо шагали пешеходы, предлагали свой товар лоточники, сновали попрошайки… Но тут… Тут как будто был совсем другой мир.
Сэра и Луиза по ступенькам поднялись на крытое крыльцо, загроможденное ветхой мебелью. В старых, обитых драным плюшем креслах высились груды сломанных игрушек. Почему никто не удосужился выкинуть весь этот хлам на помойку?
На крыльце сидела на скамейке молодая женщина в белом халате с невероятно толстым слоем косметики на лице. Она смотрела прямо перед собой и курила сигарету. Две иностранки, решительно распахнувшие входную дверь, не вызвали в ней ровным счетам никакого интереса. Подруги пересекли узкий коридор и через другую дверь вошли внутрь помещения. Их мгновенно обдало неистребимым духом специализированного учреждения: вонью затхлости, вареной капусты и мочи, К ним приблизилась женщина постарше, тоже в белом халате, в очках с толстыми стеклами, со стетоскопом на шее и листом бумаги в руках. Она узнала Луизу и приняла от нее пакет со сладостями.