ДайсМен или человек жребия

Райнхарт Люк

[Пауза.]

[Долгая пауза.]

— То есть вы стали искать другие способы, чтобы снять напряжение.

— Ну да. Я стал насиловать и убивать девушек.

[Пауза.]

[Долгая пауза.]

[Еще более долгая пауза.]

— То есть, чтобы снять напряжение, вы начали насиловать и убивать молодых девушек.

— Да. Вам ведь не разрешается рассказывать, правда? Вы ведь сами мне говорили, что профессиональная этика запрещает вам рассказывать то, что я говорю, ведь так?

— Так.

[Пауза.]

— Я обнаружил, что, когда я насилую и убиваю девочек, напряжение спадает и мне делается легче.

— Понятно.

— Проблема

в том, что я стал немного нервничать, вдруг меня сцапают. Я надеялся, что, быть может, психоанализ поможет мне найти более нормальный способ ослаблять этот постоянный напряг.

— То есть вы хотите найти такой способ ослабить напряжение, который не был бы связан с изнасилованием и убийством девушек.

— Ага. Или помогите мне перестать дергаться и ждать каждую минуту что меня поймают…

Насторожившийся читатель может решить, что все это как-то слишком для обычного дня психоаналитика, но мистер Остерфлад действительно существует. Или, точнее, существовал, но об этом позже. Дело в том, что я писал книгу под названием «Садомазохизм: смена акцентуации», где собирался описать случаи, когда садистическая личность становилась мазохистической и наоборот. Поэтому коллеги направляли ко мне пациентов с ярко выраженными садистическими или мазохистическими наклонностями.

Но Остерфлад, единственный из всех, кто ко мне обращался, был практикующим садистом, каких полно в палатах психиатрических больниц. Но он-то разгуливал на свободе. Как я ни убеждал его лечь в клинику, он отказывался, а заставить его, не нарушив врачебной тайны, я не мог, тем более что никто, кроме меня, не подозревал, что он представляет собой «угрозу для общества». Единственное, что я мог сделать, это предупредить друзей, чтобы не пускали малолетних дочерей на детские площадки Гарлема (именно там Остерфлад находил своих жертв), и решительно заняться лечением. Поскольку мои друзья и так не пускали детей в Гарлем, опасаясь чернокожих насильников, то мои предостережения остались бесполезными.

В то утро, когда Остерфлад ушел, я посетовал немного, что мало чем могу ему помочь, сделал несколько записей и решил, что сейчас самое время поработать над книгой.

Я приступил к работе с энтузиазмом человека, страдающего диареей, когда тот бежит в туалет. Я чувствовал неотложную потребность ее исторгнуть, хотя вот уже несколько месяцев как пришел к выводу, что произвожу я полное дерьмо.

Работа над книгой превратилась в обузу и была обречена на провал как претенциозная чушь. Некоторое время назад я попытался убедить издательство «Рэндом Хауз» опубликовать ее, когда она будет закончена, воображая, что при широкой рекламе книга прославится на всю Америку и на весь мир, а Джейк Экштейн от бешенства станет интересоваться женщинами, начнет зарываться, играя на бирже, и вскоре разорится. Между тем издательство тянуло время, мямлило что-то невразумительное, рассматривало и пересматривало… «Рэндом Хауз» было не интересно. Сегодня утром, как, впрочем, и в большинство последних утр, — мне тоже.

У книги был один маленький, но существенный изъян: ей было нечего сказать. Предполагалось, что большую часть книги должны были составлять эмпирические описания клинических случаев, когда пациенты меняли первоначально садистическое поведение на мазохистическое. Я мечтал разработать методику, позволяющую заблокировать поведение пациента

в той самой точке, когда он отошел от садизма, но еще не стал мазохистом. Если, конечно, такая точка вообще существует. У меня было собрано множество примеров полного перехода и ни единого случая «замороженной свободы» — это определение идеального промежуточного состояния неожиданно осенило меня как-то утром, когда я эхом вторил мистеру Дженкинсу.

Проблема заключалась в том, что Джейк Экштейн, человек с внешностью продавца автомобилей и т. д., смотри выше, написал две самые честные и умные книги по психотерапии из всего мною читанного, убедительно доказав, что никто из нас не только толком не знает, но и вообще понятия не имеет о том, что мы все делаем. Джейк лечил пациентов с таким же успехом, как и любой из нас, а потом опубликовал ясные, внятные, блестящие отчеты, из которых следовало, что его успех был чистой случайностью, что нередко к «прорыву» и улучшению состояния пациента приводил отказ от его собственных теоретических идей и принципов. Так что, когда я утром пошутил в разговоре с мисс Рейнголд насчет того, что чтение бухгалтерского отчета за 1967 год может привести Джейка к новому открытию, шуткой это было лишь отчасти. Джейк снова и снова показывал, какую важную роль в психотерапии играет случай. Пожалуй, самым убедительным примером был знаменитый случай «исцеления с помощью точилки для карандашей».

Пятнадцать месяцев Джейк пытался лечить одну пациентку, страдающую неврозом до того стойким, что скучно стало даже ему. Внезапное и полное преображение произошло, когда Джейк, по своей всегдашней рассеянности спутав пациентку с секретаршей, велел даме заточить ему карандаши. Пациентка — богатая домохозяйка, послушно отправилась в приемную и вдруг, уже собравшись вставить карандаш в точилку, начала визжать, рвать на себе волосы и испражняться. Спустя три недели «миссис Пи» (умение Джейка выбирать псевдонимы — лишь одно из его многочисленных дарований) излечилась.

Вот тогда-то я и начал понимать, что мои усердные писательские труды — не более чем бесплодная и претенциозная игра в слова, имеющая целью лишь публикацию книги.

А час, оставшийся до ланча, я провел следующим образом: а) прочитал финансовый раздел «Нью-Йорк тайме»; б) написал отчет на полторы страницы о случае мистера Остерфлада, придав ему форму бюджетно-финансовой сводки («наметилась тенденция к спаду активов проституток»; «улучшение конъюнктуры девочек, забредающих на детские площадки Гарлема»); в) нарисовал на рукописи моей книги рисунок, как «ангелы ада» бомбят на самолетах, похожих на мотоциклы, вычурный викторианский особняк.

4

В тот день я обедал с тремя ближайшими коллегами: доктором Экштейном, над которым я постоянно издеваюсь за то, что он умен и многого достиг, доктором Ренатой Феллони [19] , единственным в современной истории Нью-Йорка практикующим психоаналитиком женского пола да еще и итальянского происхождения, и коротеньким, толстеньким, вечно взъерошенным, пожилым доктором Тимоти Манном, у которого я проходил собственный анализ четыре года назад и который с тех пор мне покровительствует.

19

«Тяжкое угоЛЛовное преступление».