Дайте мне обезьяну
Шрифт:
Но ведь нравится кому-то, кто-то искренне плачет… Злой ты, Тетюрин, злой.
Да, злой. Будешь тут добреньким.
На тумбочке лежали газеты, от одного взгляда на них Тетюрину становилось не по себе. В каждом номере было о нем.
Как его били. Кто и за что.
Как — это крепко. Кто — то враги. А за что — за любовь.
Не за общее дело, а за крепкое чувство. Не как рядового члена команды, а как влюбленного в женщину, любить которую опасно для жизни, ибо она сама способна ответно любить, а против высокой любви орудует слепая ненависть.
Большая фотография Несоевой.
ТАЙНА НАШЕЙ ЛЮБВИ!
Тетюрин не верил глазам, перечитывая:
Его били из-за меня. Я должна об этом сказать. Виктор приехал ко мне, он живет в Петербурге. Я старше, значительно старше его. Но ни расстояния, ни разница в летах нашей любви не помеха. Да, мы любим друг друга — и любим давно! Любим нежно, трепетно, безотчетно!
Мы хотели пожениться, вот наша тайна.
Мы хотели пожениться, не привлекая к нашему браку внимания, это же частное дело, не так ли? Мы задумали пожениться после вашего свободного волеизъявления, дорогие друзья, которое состоится, как вы помните, 28 сентября и на которое я призываю всех вас прийти. Я считала невозможной свадьбу до этой даты, я боялась, что меня обвинят в саморекламе. Вот, скажут, Несоева, нашла себе молодого жениха. А что он нашел в Несоевой? Виктор не понимал моих опасений, называл предрассудками, он считал, что мы должны быть вместе без всяких поправок на то, что скажут о нас другие.
Он приехал ко мне, чтобы побыть рядом со мной, чтобы поддержать меня в этой нелегкой изматывающей душу предвыборной схватке. А мне нелегко, мне, женщине, трудно. Вы видите сами, что происходит вокруг. Не надо было ему приезжать. Я должна была отговорить Виктора от поездки ко мне в это трудное время!..
Его били жестоко, били, как бить должны были меня, всю силу ненависти к «Справедливости и силе» обрушили на мою любовь, на беззащитного, справедливого и духовно прекрасного Виктора. Он писатель, переводчик триллеров и женских романов, возможно, вы читали «Маньяк из преисподней» и «Грани любви». По сути, они били меня, ибо он и я — мы давно уже одно целое.
Я чувствую кожей своей удары их острых ботинок.
Виктор, прости!
Тетюрин не знал, плакать ему или смеяться. Смеяться было больно, а плакать — глупо. Никто с ним даже не посоветовался, у него не спрашивали разрешения, его именем распоряжались запанибратски, по-свойски.
Тетюрин без труда атрибутировал текст. Автор — Негожин. Да и этот привет: Виктор, прости! — чисто негожинское издевательство.
Теперь он сочинительствует за Тетюрина. Буква «Негожин» заменила букву «Тетюрин».
Когда он пришел в больницу и принес газету с эксклюзивным интервью, написанным от лица Тетюрина (как Тетюрин любит Несоеву), Тетюрин послал Негожина на хуй.
Тогда пришел Филимонов с тем же проектом. И он был тоже послан Тетюриным.
Но позавчера Тетюрин согласие дал. Косолапов лично приходил уговаривать. Тетюрин сопротивлялся, конечно, возмущался, конечно, не находил, конечно, слов, хватая воздух ртом, ап-ап, говорил, ты просто пользуешься моим положением. Но Косолапов аккуратно и въедливо, гипнотически-благожелательно-въедливо объяснял Тетюрину необходимость нетривиального шага. Получалось, что по жизни тетюринской, согласно Косолапову,
— Стоп! При чем тут Чехов? при чем тут Сахалин?
Не Тетюрину о Чехове слушать, Тетюрин о Чехове знает, Чехов, кстати, на Сахалин от Лики Мизиновой рванул, чтоб не жениться!
(Так или не так, не суть важно. Да и был ли Чехов воще?..
Чехов, Шекспир…)
— А! — всплеснул Косолапов руками. — Жениться! Ему угрожал реальный брак! Понимаешь — конкретный! А тебе предлагается — художественный брак, артистичный, концептуальный, брак-вызов, брак-всплеск! — (От слова «фиктивный» Косолапов воздерживался.) — Ты же сам художник. Неужели ты упустишь такую возможность? Это же мировой перформанс, ты же чувствовать должен!
— Не надо меня парить! — возмутился Тетюрин. — Я не воспринимаю твой дискурс! Горбатого лепишь, не хочу, Герман, не хочу!
— Не верю, — ласково произнес Косолапов, — ты прекрасно все понимаешь. В том, что мы делаем, есть своя художественная непреходящая ценность. Ради нее можно было бы согласиться на жертву, но от тебя даже никакой жертвы не требуется. От тебя хотят всего лишь пассивного участия в коллективной акции. В ранге статиста. И все.
— Я с Несоевой не знаком даже, — сказал устало Тетюрин, — даже не разговаривал ни разу! Вы с ума все сошли!
— И отлично, что не разговаривал! Тем лучше! Ты же художник, ты же артист!
— Марионетка! Театр марионеток!
— Правильно — марионеток, только не ты марионетка, а теперь все мы рядом с тобой марионетки. А ниточки в твоих, Витя, руках. Теперь ты дергаешь. Машина запущена, не остановить. Ты читал газеты. Все от твоего согласия зависит, от твоей доброй воли.
— Да идите вы все! — взъерепенился Тетюрин. — Я даже обсуждать не собираюсь этот бред!
— То есть как? То есть ты что же… вышел из игры?
— Какой игры?! Какой к черту игры?!
— Нет, подожди. Уж не думаешь ли ты, что тебя так возьмут и отпустят? Сам тут наизобретал креативщины, а теперь, значит, в кусты? А кто за базар отвечать будет?
— Какой базар? Какой базар?
— Про собачку базар, про любовь с первого взгляда. Или это не твоя история? За базар отвечают. Не знал?
— Я уже за все ответил! За все!
— Ну, леченье твое, ты не волнуйся, мы берем на себя, тут все оплачено, это святое… А вот издержечки другого плана, это уж придется с тебя вычесть. А как же? В твой собачий проект капитал инвестирован, и не только интеллектуальный. Может, тебе смету показать? Ты хотя бы знаешь, сколько полоса газетная стоит?
— Да не надо мне ваших денег! Подавитесь моей зарплатой! — в сердцах закричал Тетюрин.
— Зарплатой? Нет, зарплатой ты уже не отделаешься, тут бабки покруче. Я даже на счетчик не намекаю… Сам должен понять.
— Тааак! — протянул Тетюрин, присвистнув. — Так это наезд?
— Ну уж не знаю, как тебе объяснить. С меня ведь тоже спросят.
— Так ты, Герман, просто бандит?
— Я не бандит, я художник.
— Как же мне с тобой разговаривать после того, что ты сказал мне? Ты же бандит. Обыкновенный пошлый бандит.