Дайте мне обезьяну
Шрифт:
— Наш не убежит.
— С вами приятно поговорить. Молодое поколение уже не знает, кто такой Подколесин. Риточка, вы, наверное, думаете, о чем это они разговаривают?
Рита не успела ответить — запиликал телефон, Рита сняла трубку.
— Да, да, диктуй.
— Вон, еще один работник пера, — сказал Филимонов.
— Как? «Из асбеста»? — не расслышала Рита.
— Если у него такие задатки в юности были, — отозвался Кукин, — он обязан был их развивать. Он бы мог преуспеть как поэт. Впрочем, сегодня интерес к поэзии почти нулевой. Но таковое случалось
Кукин не упускал случая блеснуть эрудицией.
— И что свежий Фет? — спросил Филимонов, когда Рита положила трубку.
Новая кричалка Коляна была не хуже и не лучше других им сочиненных. Рита прочла с выражением:
— В одежде из асбеста
любой в огонь войдет!
А новая невеста,
она и нас спасет!
— Пятая? — спросил Филимонов.
— Седьмая!
— Отправляй по инстанции.
— Я сейчас, — она вышла из штаба.
Пройдя по коридору, остановилась перед № 432, в котором еще недавно жил Тетюрин; постучала и, не дожидаясь отклика, быстро открыла дверь.
Константин Негожин сидел за компьютером, раздетый по пояс, — когда он работает, оголяет торс для лучшего теплообмена; на нем были зеленые штаны от тренировочного костюма с широкими белыми лампасами — собственные, что, разумеется, неудивительно, а кроме того, о чем и речь, мягкие тапочки, в принципе принадлежавшие Тетюрину.
Увидев Риту, Негожин радостно потянулся, словно только и ждал, когда она войдет, стремительно вскочил с места, прошмыгнул к двери и повернул ключ.
— Э, нет! — запротестовала Рита. — Я на секунду. Вот тебе еще, — она подала ему листок с текстом кричалки.
Даже не удостоив взглядом бумажку, Негожин бросил кричалку на пол.
— Не хочу! Тебя хочу!
Он обнял Риту (она бы сказала: облапил).
— Костя, перестань! Меня ждут!
— Кто тебя ждет?
— В штабе ждут!
— Кто? Кто?
— Филимонов… и Кукин…
— Не смеши…
— Это смешно?
— Очень смешно!
— Ничего не смешно! Не будь павианом.
— Я тебя очень хочу, а ты меня совсем не хочешь. Как быть? Почему ты меня расхотела?
— Это не смешно, Костя.
— Ты меня провоцируешь, Рита.
— Чем я тебя провоцирую?
— Тем, что пришла!
— Я тебе принесла кричалку! Тебе к семи часам надо свести все в одно!..
— Ты меня всем, «все в одно», провоцируешь, всем! Мне тридцать лет, тридцать лет!.. а у меня юношеская гиперсексуальность!.. Всем провоцируешь!.. Вот, посмотри!
— Да не буду я смотреть! — отвернулась Рита.
— Видишь? И что мне делать теперь?
— Это твои проблемы.
— Раньше ты так не говорила.
— Эксгибиционист!
— Провокаторша!
— Клиника, — Рита сказала, высвободившись. — Пятый месяц уже, и все хуже и хуже.
— Работа такая, — Негожин сказал. — И ты рядом.
— Подожди, —
Негожин походил по комнате нетерпеливо. Потом достал дезодорант из тумбочки, попшикал под мышками. Потом сел за компьютер, уставился на дисплей и через пару минут снова превратился в политолога Самсонова. Рита мылась под душем. Политолог Самсонов сбивчиво рассуждал о человечности (не путать с гуманизмом). О человечности и любви. То есть о любви Несоевой и Тетюрина и сопутствующих ей проявлениях человечности.
Политолог Самсонов не хотел унижаться до идиотских кричалок.
— В Москве ты мне цветы дарил, — донеслось из ванной.
— Ну, — согласился Негожин, пальпируя клавиатуру.
— Сразу не набрасывался.
— Если кто-нибудь услышит про Москву, подумает, что ты на меня работала.
Голос Риты:
— Не поняла.
— Я слишком много знал, — громко сказал Негожин. — А принадлежали мы разным командам.
— Я похожа на шпионку? — спросила Рита, выйдя из ванной.
После душа ей было холодно голой, она поспешила юркнуть под одеяло, чтобы согреться. Ей хотелось, чтобы Негожин ее назвал Матой Хари, но он молчал, пристроившись рядом. В общем-то, секс.
(А детали? А форма груди? Краски где? Описание ощущений? — в пору своего редакторства Филимонов подобные тексты возвращал на доработку. Или переделывал сам.)
— На этой кровати спал Тетюрин, — зачем-то Рита сказала.
— С тобой?
Она улыбалась, дразня. Она, дразня, улыбается, а в его глазах ни грамма ревности. Знает, что не с ней. Что с ней не. А она его всегда ревновала. И здесь когда (когда она здесь, а он где-то там), и когда там, в Москве, все эти четыре или даже пять, пять без недели месяцев…
— Костя, тебе нравится Жанна?
— Жанна?.. Ну, Жанна… Почему такой странный вопрос?
Жанна и Костя. Жанна на костре.
— Что ты позавчера делал с ней в краеведческом музее?
— Ничего. А что можно делать в краеведческом музее? Тем более с Жанной?
Костя вошел в Риту.
На дисплее погасла авторская последовательность букв, созданная несуществующим Самсоновым. Появилась нехитрая заставка, установленная еще бывшим пользователем — бегущая строка:
Сядь и работай. Сядь и работай. Сядь и работай. Сядь и работай. Сядь и работай.
Вероятно, это было жизненное кредо Тетюрина.
Глава тринадцатая
1
Утром по радио звучало:
Ворюги, знайте место!
Возмездие идет!
А новая невеста,
Она и нас спасет!
Перед обедом слышалось:
Великий гнев, как тесто,
Безудержно растет!