Дайте собакам мяса

Черемис Игорь

Хиты тут обычно распространялись посредством пластинок «Мелодии» и с определенным опозданием, а что-то свежее можно было купить на магнитофонных бобинах и кассетах в киосках «Союзпечати», обычно у вокзалов, куда оно попадало частным порядком и без всяких накладных. Правда, с этим явлением, кажется, никто не боролся — то ли руки не доходили, то ли мозги, хотя дармовое использование государственного имущества должно было караться как минимум штрафом. Но и милиция, и ОБХСС пока что занимались более понятными несунами, а вот таких протопредпринимателей не замечали. Хотя это было примерно тем же самым, что и перепечатка трудов Солженицына в рабочее время.

Я грустно подумал, что весь русский рок как раз в это время

поднимается буквально за государственный счет. Сравнивать советские группы с группами какого-нибудь «британского нашествия» некорректно — хотя в будущем я часто слышал выражения вроде «наши роллинги» или «наш пинкфлойд». Условные Rolling Stones могли сколько угодно играть на школьных дискотеках, но известность на уровне хотя бы Лондона получали лишь после того, как их под свое крыло брала звукозаписывающая компания, которая разрешала этим странным ребятам выпустить дебютный альбом или сингл. При этом условные Rolling Stones понимали правила игры и не пытались распространять свои магнитофонные записи через знакомых — в условиях капитализма это называлось нехорошим словом «пиратство» и строго каралось. «Наши роллинги», поиграв немного на дискотеках, тут же сами записывали магнитоальбом — скорее всего, на оборудовании, которое принадлежало государственной компании, — а потом сами же его и распространяли, то есть подменяли «Мелодию», но без её расходов. Тиражи, конечно, были несопоставимы, но тут важен сам факт.

В принципе, у нас народ регулярно путал свою личную шерсть с государственной и не видел в этом какой-то проблемы. Но этой проблемы не видел и государственный аппарат — с несунами, конечно, боролись, за левые заказы на заводском станке тоже могли спросить строго, но в целом никто не считал зазорным утащить с фермы пару мешков комбикорма или воспользоваться для собственных нужд и в рабочее время сварочным аппаратом. Наверное, я тоже был неправ, когда привлек директора театра для создания того номера без составления соответствующего договора, ведь это тоже прямой путь в ад.

Что-то поделать с этим было невозможно. На Западе капитал стеной стоял на страже своих интересов, и все их законы были направлены на то, чтобы человек платил буквально за всё — но кровь из носа должен был получить то, за что заплатил. Это был своего рода общественный договор, скрепленный кровью. В СССР таких договоров быть не могло, да и государство просто не успевало везде, и частники вроде Юрия Айзеншписа, который сейчас сидел за валюту и контрабанду, легко находили точку приложения своих усилий. Например, ввозили в страну остро востребованные западные пластинки и западные же музыкальные инструменты, спрос на которые оказался просто диким. «Мелодия» не могла издавать тех же «Роллингов» — идеологи из ЦК не позволили бы, — а будущий продюсер группы «Кино» ни у кого разрешения спрашивать и не собирался.

* * *

До моей квартиры мы ехали на такси — на обычном привокзальном такси, которые и в этом времени накручивали три счетчика на обычную поездку. Наше совместное житье мы с Татьяной ни разу не обсуждали, но когда я назвал адрес, она не возмутилась и не потребовала, чтобы я отвез её домой — просто молча села на заднее сиденье и всю поездку молча смотрела в окно. На мой взгляд, всё это было неправильно, но как правильно — я не знал, а потому просто плыл по воле волн, надеясь, что всё устроится само собой. Правда, я точно знал, что само собой ничего не устраивается, нужны определенные усилия и с моей стороны, и с её, но до серьезного разговора дело у нас так и не дошло. Я иногда думал, что просто не хочу её расстраивать — она была уже на шестом месяце, что было хорошо заметно, особенно в летней одежде, даже если она куплена в универмаге города Сумы, — а к беременным женщинам у мужчин издревле трепетное отношение. Впрочем, лишь этим мою нерешительность объяснить было невозможно.

А вот на Фестивальной нас ждал сюрприз — на лавочке у подъезда сидела Нина, которая как ни в чем не бывало разговаривала с моим информатором Лидией Николаевной. У

ног девушки стоял небольшой зеленый рюкзак, к нему притулилась сумочка, с которой Нина ходила обычно, а вот одета она была так, словно опоздала к той компании, которая на перроне напевала «Позови…».

Нину про наше внезапное возвращение я, разумеется, предупредил — было бы некрасиво свалиться ей на голову без предварительного звонка и обсуждения всех подробностей. Впрочем, ей лично это ничем не грозило. Я уже знал, что сессию она сдала досрочно и записалась в студенческий стройотряд, который должен был что-то строить в одной из нечерноземных областей. Точную дату отъезда Нина, правда, не сказала — у отряда были какие-то сложности, в которые я вникать отказался, — но освободить жилплощадь в нужный срок согласилась легко. Наверное, меня это должно было задеть, но я удивительным образом не почувствовал ничего. Видимо, поговорка «с глаз долой — из сердца вон» в этом случае сработала на сто процентов. Мы с ней после того восьмимартовского поздравления почти и не общались, созванивались пару-тройку раз, причем по моей инициативе, и говорили считанные минуты.

Татьяне я всё рассказал, хотя она и не спрашивала, но какой-то внятной реакции не добился. «Это та девушка, с который ты был в театре?» — и всё. Впрочем, человек, который делил Высоцкого с двумя женами, по определению не может быть слишком ревнив. Во всяком случае, как я и ожидал, она не стала закатывать истерики или требовать срочно выставить «эту шлюху» за дверь. Она и слов-то таких не произносила. Я вспомнил нашу беседу на эту тему.

— Нина? Красивое имя.

— Обычное, но, боюсь, после общения со мной «Кавказскую пленницу» она будет смотреть совсем другими глазами.

— Это точно… у меня одну героиню звали Галей, я теперь к этому имени очень странно отношусь.

И всё — отвернулась и пошла заниматься своими делами, оставив меня разгребать то, что я успел наворотить в самом начале своей попаданческой биографии.

И вот предупрежденная мной Нина, которой уже пару дней не должно было быть в нашем районе, сидит на лавочке и мирно беседует с соседкой, которую я попросил приглядывать за моралью в отдельно взятой квартире отдельно взятого сотрудника госбезопасности. Я оглянулся на Татьяну, которая уже выбралась из такси и с любопытством смотрела на Нину — по её лицу было невозможно понять, помнит ли она их встречи у Золотухина и после «Доброго человека…». Потом у меня в голове что-то щелкнуло, я вернулся к машине и попросил водителя немного подождать, подкрепив просьбу стандартным рублем. Разумеется, он согласился.

— Лидия Николаевна, здравствуйте! Нина, привет! Ты тут какими судьбами?

Ответила мне Лидия Николаевна.

— А я её к себе пожить пустила, — сказала эта нелегалка. — У тебя она всё убрала, а ей скоро уезжать, вот я и пожалела девочку. У меня же две комнаты, одну могу выделить легко.

Было видно, что она очень гордилась собой. А вот Нина слегка покраснела, слушая эти откровения.

— У нас выезд перенесли, сначала хотели в пятницу, но потом на субботу, — добавила она. — Вот, поеду сейчас…

Татьяна неслышно подошла к нам и встала рядом, взяв меня под руку.

— Здравствуйте, — сказала она. — А мы только с поезда.

— Здравствуй, — Лидия Николаевна, кажется, сразу оценила её животик и как-то хитро посмотрела на меня. — Теперь тут будешь, с ним?

— Да, — просто ответила Татьяна.

— Что ж, хорошо…

Мне эта ситуация совсем не нравилась.

— Нина, а ты откуда уезжаешь и во сколько? — перевел я разговор.