Дайте собакам мяса
Шрифт:
Я мало что помнил об этом деле. Для меня это были какие-то совершенно не актуальные события из доисторических времен, и помогла только работа с издательствами, что издавали всякую ересь — но и от тех книг в голове остались какие-то крохи. Иногда я жалел, что полный доступ у меня имелся только к памяти «моего» Орехова, который в таких вопросах был не помощник, а вот моя собственная так и оставалась дырявым дуршлагом.
Впрочем, даже тех крох было достаточно, чтобы опасаться влезать в разборки советской власти с Якиром и Красиным. Давили их долго, больше года, но они выбрали верную тактику, сдавали мелочь и по мелочи, которую следователи и оперативники вынуждены были отрабатывать на полную катушку, тратя время на безделицы. Но до суда их дотащили, присудили года три каждому, потом передумали, сократили срок до фактически отбытого
Соратники единодушно заклеймили обоих предателями и прекратили с ними всякое общение. Якир переживал это тяжело, пил горькую и умер в восьмидесятые, всеми забытым — кроме семьи, разумеется. Красин добился эмиграции, его даже выпустили и деньгами снабдили на первое время, но счастья на чужбине он не нашел, а остаток жизни провел в неудачных попытках оправдать своё сотрудничество со следствием. [1]
На диссидентском движении их арест сказался примерно никак. То есть у тех, кого они называли, были какие-то неприятности, которые, скорее, можно назвать легкими неудобствами. А все остальные смотрели на эти танцы КГБ вокруг Якира и Красина с любопытством естествоиспытателей, обнаруживших новый ритуал у дикого племени из лесов Амазонки. Вволю насмотревшись, они окончательно выработали линию поведения — ничего не подтверждать, никаких фамилий не называть, всё отрицать — и практически парализовали нормальную работу следственных отделов Пятого управления. Коллеги, конечно, нашли противоядие — я его уже озвучивал и Денисову, и Семичастному, — но поздно, да и применяли его не в полном объеме, так что получилось так себе.
Но даже так к середине восьмидесятых от диссидентского движения остались рожки и ножки, вот только оказалось, что проблема гораздо глубже и шире. Вскоре началась перестройка, страну начали рвать по границам республик — и в результате порвали на пятнадцать частей, причем первую скрипку играли вовсе не диссиденты, на борьбу с которыми были фактически потеряны годы. Пятое управление упустило все остальные направления, в том числе и процветающий в союзных республиках национализм, который как раз был врагом более серьезным. Диссиденты обеспечили бандеровцам и прочим лесным «братьям» передышку лет на десять, которых тем вполне хватило.
В общем, это было дело, которое могло обеспечить мне целый год бравурных отчетов и хороших показателей. Когда группа под моим руководством доведет Якира и Красина до суда и той пресс-конференции, сверху прольется водопад наград — всяких медалек, орденов, ордеров на квартиры, премий и новых званий. Конечно, меня вряд ли сделают подполковником — всё же год для такого карьерного рывка очень малый срок, — но потом мне наверняка поручат что-то не менее вкусное… В общем, года через три я буду сидеть в центральном аппарате и поплевывать в потолок под непосредственным руководством товарища Бобкова. Но и только. Для страны это дело не только не нужно, но и вредно.
К тому же через три года наступит семьдесят пятый год. В восемьдесят втором умрет Брежнев, ещё через год — Андропов, потом — Черненко, за ним — Горбачев, который пока секретарил в Ставрополье и не думал, что доберется до самых высот советской иерархии. Ну а Горбачев начнет свою перестройку, которая будет означать конец всего. Ещё через несколько лет всем нам в Комитете придется активно каяться, чтобы остаться на свободе, и ещё более активно лизать задницы новым демократическим правителям, если мы вдруг захотим продолжить работать по прежнему профилю. Мне будет всего сорок восемь лет — в принципе, хороший возраст, чтобы замутить собственный бизнес под прикрытием оставшихся в системе коллег. Но ещё лучше для этого возраста — не осваивать новые способы выживания, а заниматься тем, что знаешь и умеешь. И развилка для меня находится не там, в 1991-м, а здесь, в кабинете полковника Денисова.
* * *
— Насколько широкие полномочия у группы? — спокойно спросил я.
Денисов с усилием пожал плечами.
— Достаточные, чтобы решить поставленную задачу.
Я промолчал, ожидая продолжения, хотя видел, что начальнику очень не хочется про это говорить. Его можно было понять — диссидентов уровня Якира всегда вело центральное управление, московская «пятка» была на подхвате, а тут Лубянка проявила неслыханную щедрость. Это дело выглядело достаточно
— И какая задача стоит перед группой? — я не собирался сдаваться и лишь надеялся, что Денисов выгонит меня не сразу.
— Якира задержали на два месяца… — нехотя сказал полковник. — Предполагается, что за это время следствие будет завершено. Группе ставится задача определить степень вины подследственных и выйти в суд с вескими доказательствами этой самой вины.
Мне захотелось завыть на луну. Всё обстояло примерно так, как я и предполагал — начальство хочет по-быстрому извлечь из дела Якира и Красина все возможные дивиденды, что, в принципе, логично. Но в центральном аппарате сидят далеко не дураки, там понимают, что за два месяца управиться нереально, потом придется выходить с ходатайством о продлении следствия, придумывать для этого какие-то доводы, краснеть перед высшим руководством. В общем, легкое дело на глазах превращалось в геморрой гигантских размеров — и его решили тихо слить на московское управление, которые и будут крайними.
— Юрий Владимирович, по какой статье задержали Якира? — спросил я.
— По семидесятой, по какой ещё? — он недоуменно посмотрел на меня.
— Тогда за два месяца не управиться, — уверенно сказал я. — Помните прошлогоднее дело Надежды Емелькиной? — Денисов кивнул. — Это, кстати, жена Красина. С ней всё было гораздо проще — она провела несанкционированную акцию, её и арестовали по другой статье, доказательства были железобетонные, но следствие тянулось почти полгода. С Якиром так не получится. Даже если прямо завтра провести допрос, суметь его запугать или как-то иначе развязать ему язык, то два месяца уйдет только на предварительную проверку того, что он скажет. А если он через неделю скажет ещё что-нибудь? Придется ждать, пока наши сотрудники проверят результаты первого допроса, потом ещё два месяца — пока они разберутся, что он ещё наболтал… В общем, я предполагаю, что расследование займет не меньше года — и это ещё очень оптимистичный срок. А дадут ему года два или три, больше по семидесятой статье нельзя. [2]
Повисло тяжелое молчание. Первым не выдержал Денисов.
— И что же ты предлагаешь — отпустить его с миром? — с плохо скрытым раздражением спросил он.
Я покачал головой и снова спросил:
— Насколько широкие полномочия у группы?
Я вёл себя слегка нагловато, но имел для этого все основания. Приказ, который Денисов пока мне не подсунул, лежал неудобно, но явно был оформлен по всем правилам и вышел из недр центрального управления. Я подозревал, что и подпись под ним стоит соответствующая — либо самого Андропова, либо его заместителя Цвигуна. Поэтому мы с полковником находились примерно в равных условиях — и оба должны думать, как выполнить распоряжение начальства с наибольшей выгодой и с наименьшими потерями. А общие цели, как известно, сближают людей лучше всего другого — и я мог позволить себе некоторые вольности, а Денисов мог позволить себе не обращать на них внимания. Кроме всего прочего и он, и я прекрасно понимали, что после этого дела мы перестанем быть начальником и подчиненным. А вот куда мы разойдемся — вопрос вопросов, и ответ на него целиком и полностью зависит от того, как я справлюсь с Якиром. Поэтому Денисов до сих пор не выгнал меня из кабинета, а смиренно принимал правила игры.
— Широкие, — ситуация не делала характер полковника лучше, и говорил он очень неохотно. — Очень широкие полномочия. В пределах закона, разумеется.
— Разумеется, — кивнул я. — Я и сам не рвусь нарушать уголовный кодекс. На это у нас смотрят косо.
Денисов всё же улыбнулся, хотя и с легкой кислинкой на лице.
— Так ты берешься? — спросил он и двинул приказ ближе ко мне.
Я даже не посмотрел на эту несомненно важную бумагу.