Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
— Вакул! — рявкнул Несмеян, указывая зажатой в кулаке плетью. — К Бронибору Гюрятичу, срочно! Гордей, коня гридню!
Один из воев тут же развернулся и поскакал обратно к воротам, а второй спешился, протягивая повод Витко. Гридень вскочил в седло и поскакал к воротам, окружённый воями, как почётной стражей. А Гордей, проводив своих взглядом, принялся стаскивать с павшего Виткова коня сбрую и седло.
Всадники влетели в ворота и помчались по улицам, провожаемые испуганными и встревоженными взглядами горожан. А навстречу уже скакали с воями тысяцкий
— Всех? — подавленно переспросил Всеслав Брячиславич севшим голосом, безотрывно глядя на гридня. Лицо князя как-то враз осунулось и заострилось, глаза были совсем больными.
Витко сидел в княжье горнице — рассказывал Всеславу Брячиславичу про то, что стряслось с полоцким посольством. Время от времени гридень смолкал и делал крупный глоток из большой чаши с холодным малиновым квасом. Такая же чаша стояла и перед князем, но Всеслав даже не смотрел в её сторону. Рука князя невольно теребила бороду, сжималась в кулак.
Витко потерянно кивнул, отводя глаза — не должно вою видеть своего господина в таком смятении.
— Всё посольство, — повторил замедленно Всеслав Брячиславич. Отпустил бороду, потерянно уронил руку на стол. И вдруг одним движением смахнул со стола чашу с квасом — только брызнули черепки от удара в стену. А князь обхватил голову руками, уставясь в столешницу пустым взглядом.
— Кто? — спросил он страшным голосом.
— Вышата Остромирич, — голос Витко дрогнул — он опять словно въяве увидел всё, что сотворилось полтора месяца тому на Лукоморье.
Всеслав Брячиславич поднял голову. Взгляд его был страшен — казалось, окажись сейчас перед ним Вышата альбо сам князь Ростислав Владимирич, на них загорелись бы волосы и одежда. Дух Велеса бушевал в князе, сам Владыка Зверья в душе вставал на дыбы, выл и рычал, глядел из его глаз свирепым медвежьим взглядом.
— По княжьему слову творили?! — почти утвердительно сказал Всеслав.
— Того не ведаю, княже, — отверг Витко. — А только мыслю, что без княжьего слова такого не делают!
И то верно, — Всеслав скривил губы. — Попробовал бы кто из его гридней так посамовольничать!
Да что же такое стряслось с Ростиславом Владимиричем?!
Вышата!
Всё-таки Вышата!
Добрынино отродье!
Всеслав Брячиславич пинком отшвырнул с пути попавшийся под ноги столец — наедине с собой князь дал волю гневу. Слуги скрылись за дверями, затаились и слушали.
Ждали.
Давно уже шептались слуги княжьи, будто во время таких вот гневных приступов иной раз перекидывается Всеслав Брячиславич волком. А кто говорил — медведем.
Хоть никто ничего подобного и не видал, но слух упорно жил. Полз по Полоцку, заползал змеиными шёпотками в уши полочан, купеческими сплетнями расползался по окрестным землям.
Врали.
Просто гневен был Всеслав Брячиславич, и взгляд его в гневе не всякий мог вынести. А в страхе-то… чего не придумается.
Выручила, как и всегда, Ольга.
Стремительно и бесшумно вошла в горницу (и
Она не расспрашивала.
Знала уже. Да что там княгиня — весь кром небось уже знал про гибель полоцкого посольства. Равно как и про то, кто в том повинен…
Веча бы не затеялось, — подумал князь с каким-то безразличием. С его любимых полочан сталось бы собрать вече из-за обиды, нанесённой любимому князю (а значит и всему городу, всей земле кривской!), да и войну начать с того. Всеслав мысленно представил во всей красе эту возможную (ой какую возможную!), но нелепую войну меж двумя землями, лежащими на противоположных краях Руси (Полоцк на северо-закате, Тьмуторокань — на юго-восходе), землями, меж которыми лежат четыре княжества и половецкое Дикое поле, Днепр, Дон и Лукоморье. Войну, в которой рати придётся гонять за полторы тысячи вёрст в обход чужих княжений, ибо ни одной общей межи у Тьмуторокани и Полоцка не было. Представил и невольно опять фыркнул, только уже не злобно, а смешливо.
Только смех смехом, а теперь он, Всеслав остался без единственного союзника. Ибо после того, что случилось, о союзе с Ростиславом можно смело забыть. Не бывает после такого союзов.
Но зачем?!
Не иначе, как Вышата князю подобное и подсказал, — подумалось Всеславу уже расслабленно (прохладные Ольгины ладони сами собой гасили злость в душе). И снова вспомнились злые слова — Добрынино отродье.
Какого рода был известный всей Руси Добрыня Малкич, теперь не помнил уже никто. И сам Всеслав тоже не знал того. А только повезло Добрыне в жизни. Дважды повезло. И трижды повезло.
В первый раз повезло Добрыне, когда его сестра понравилась великому князю Святославу Игоричу и даже понесла от него. Холопка, она после рождения сына стала вольной, и сын её рос тоже вольным, хоть и с клеймом рабичича.
В другой раз повезло Добрыне, когда Святослав отдал ему сына на воспитание. Пестун княжича, хоть и рабичича — много значат такие слова.
И в третий раз повезло Добрыне, когда оказалось, что княжич-рабичич Владимир честолюбив, самолюбив и ненавидит своих высокорожденных сводных братьев. Такой княжич стал хорошим орудием в руках не менее честолюбивого и умного Добрыни.
Через княжича (а после и князя!) Владимира Святославича и вознёсся Добрыня к вышней власти.
Волей Добрыни горел Полоцк, волей Добрыни был истреблён весь дом полоцких князей, волей Добрыни Владимир силой взял Рогнеду прямо на пепелище Полоцка, прямо около тел её отца и братьев.
Такое — не прощается.
Рогнеда при жизни не смогла дотянуться ни до Владимира, ни до Добрыни. Но вражду свою и ненависть передать сыну смогла. А он, Изяслав, передал её своему сыну, Брячиславу. А внук Изяслава, Всеслав Брячиславич, ту вражду унаследовал.