Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

Некрас Виктор

— Потому и говорю — надо нам решить, что дальше делать. Если стоять на прежнем, так надо из Вышгорода княжичей вызволять, орлят Ростиславлих. А если нет — так решать, к которому из князей подадимся, альбо уж в Тьмуторокани оставаться…

— Знать бы, чего Вышата надумал, — бросил Заруба задумчиво.

— Вышата с Пореем к Всеволоду Ярославичу подались, — махнул рукой старшой.

Гридни молчали — нелегко в таком деле первым сказать.

— Скажи ты, Славята, — вновь потребовал кто-то в нарушение

обычая — первым должен говорить кто-нибудь из младших.

— Прежде надо узнать волю княгини, — сказал Заруба, и остальные с ним молча согласились — и впрямь!

Княгиня возникла в дверях молчаливая и неприступная, непредставимо тонкая в своих чёрных одеждах.

— Чего хочет от меня храбрая дружина моего мужа? — безучастно спросила Ланка.

— Это мы хотим спросить у тебя, госпожа княгиня, чего ты хочешь от нас, — ответил Славята, буравя её глазами. — Если скажешь нам княжичей из полона выручать — все по слову твоему пойдём!

— Тьмуторокань в руках удержать хотите? — вздохнула Ланка.

Гридни молчали.

— А дадут нам её удержать-то? — княгиня криво усмехнулась. — Вон сидит Буслай Корнеич, спросите его, что тьмутороканская господа порешила про стол здешний.

К Буслаю оборотились все враз, боярин сбрусвянел, поднялся, комкая в руках бобровую шапку.

— На столе тьмутороканском теперь достоит сидеть Глебу Святославичу, — выдавил он, наконец.

— Как?! — ахнул Заруба и смолк, утишённый одним движением Славятиной руки.

— А не ты ли, Буслае, вместе с Колояром-тысяцким приезжал во Владимир князя нашего на стол звать? — вкрадчиво спросил Славята. Отбросил со лба назад седеющий чупрун и глянул на Буслая Корнеича страшным взглядом. — А теперь что же?

— Ростислава Владимирича нет, — твёрдо сказал боярин, не обращая внимания на возмущённое гудение. — А Ростиславичам на тьмутороканский стол нашего добра нет.

— Да почему же?! — отчаянно выкрикнул Заруба.

— А понеже это — война, — уже совсем спокойно пояснил Буслай. — И с Русью… и с Царьградом — враз. Что от Тьмуторокани-то останется?

Он нахлобучил на голову шапку, коротко поклонился княгине и вышел за дверь.

— Вот так, дружино, — горько ответила Ланка. — И детей моих в Вышгороде сгубят, не дожидаясь, пока вы до них доберётесь. Нет уж. Заберу сыновей и уеду.

Дверь за княгиней давно затворилось, стихли и её невесомые шаги в переходе, а гридни всё молчали.

4. Дикое Поле. Северской Донец. Зима 1065 года, сечень

Смеркалось.

Над степью стыл вечер.

Известно, тут, на Дону, зимы совсем не те, что в Северной Руси, в Новгороде там, альбо даже и в Смоленске. А всё же и на Дону не Тьмуторокань и не Шемаха.

Холодный ветер пронзительно летел над степью, выметая редкий

снег с увалов и нагоняя в яры. Зима выдалась малоснежная и потому особенно холодная.

Шепель поёжился, закутался плотнее в суконную свиту и толкнул коня каблуками сапог — надо было поторопиться, не ровён час, застанет ночь в степи. Не сказать, чтобы парень боялся ночевать один в зимней степи — разное приходилось на долю Шепеля и до службы Ростиславу Владимиричу. Однако же приятного мало — это к северу лес тебя прикроет от ветра, а костёр обогреет. В степи укрыться можно только в яру альбо балке, а костёр и вовсе развести не из чего — одна полынь да будылья.

Да и негоже ему сегодня в степи ночевать — с утра надо обязательно дома быть, в Звонком Ручье — сам ватаман обещал приехать.

Шепель грустно усмехнулся, вспоминая, как он воротился с Волыни.

Родные встретили Шепеля охами да ахами, расспрашивали про княжью службу: что да как. Парень отмалчивался, мрачно усмехался. Отец поглядывал чуть удивлённо, но что-то понимал, про что-то догадывался. И тоже молчал.

Не стерпел Керкун только на второй день вечером, когда после вечерней выти вышли с сыном на крыльцо.

— Чего-то ты недоговариваешь, сыне, — прямо заявил он, неотступно глядя Шепелю в глаза. — А ну, говори прямо — с княжьей службы-то что, сбежал?

Шепель только вздохнул в ответ. Несколько мгновений молча глядел на солнце над окоёмом, по-зимнему красноватое, потом, когда отец уже отчаялся ждать, негромко ответил:

— Нет, отче.

Глянул на отца искоса и вновь отверг:

— Не бежал я. Да только на глаза к князю Ростиславу мне сейчас показываться тоже не след…

— Отчего это? — Керкун недоумевающе поднял брови. — А ну рассказывай.

Рассказ Шепеля затянулся дотемна, договорили уже на повети, закутавшись в тулупы. Пришёл и Неустрой, слушал брата зачарованно, явно завидуя.

— Занятно, — протянул отец, когда Шепель умолк, и почти тут же отрывисто спросил. — Это всё?

— Всё, отче.

— А к князю зачем не едешь? — требовательно бросил Керкун.

— Отче! — крикнул Шепель. — Да ведь это же я! Я виноват!

— В чём? — негромко спросил Неустрой, блестя в полумраке глазами.

— Как в чём? — сказал Шепель горько. Неужто они не понимают? — Если бы я тогда не поленился до Владимира доехать… успели бы уйти и княгиня, и княжичи.

Помолчали несколько времени — тут возразить было нечего ни отцу, ни брату.

— Что теперь делать думаешь? — тихо спросил отец.

— Помощь надобна, — рубанул воздух ладонью Шепель. — Хоть с сотню наших воев степных. Мы же скрадом воевать навычны, нам это не в диковинку!

— Выкрасть княжичей хочешь? — мгновенно понял Неустрой. — Я с тобой пойду!