Де Рибас
Шрифт:
— Я считаю свою миссию в Петербурге не очень удачной. Посудите сами. Торговый трактат подписан, но он не действует, как должно. Мы везем из Неаполя оливковое масло, изюм, лимонный сок, свежие и соленые лимоны. Но везем на судах Англии или Дании. Флот Неаполя оставляет желать лучшего.
— Зато доходы наших негоциантов велики, — отвечал Рибас. — На них со временем и корабли начнут строить.
— Доходы? Пошлина уменьшена лишь в Черноморских портах. А там из-за войны нет возможности получать эти доходы!
«Вот оно что, — догадался бригадир, — герцог сейчас
— Возможен ли мир на Юге в этом году?
— Когда дело касается Порты, ничего нельзя сказать наверняка, — ответил так и не состоявшийся дипломат Рибас, а Антонио Мареска стал интересоваться состоянием войск, планами будущей кампании, рекрутскими наборами.
— То, о чем вы меня. спрашиваете, составляет тайну государства, — сказал Рибас и заметил, что в глазах герцога мелькнул испуг. Еще бы! Дипломат, выведывавший стратегические сведения у офицера бригадирского чина — это ли не подозрительная личность? Успокаивать герцога Рибас не стал, а тот, наконец, взялся выказывать себя гостеприимным хозяином, представил жену Анну, угощал беспошлинным итальянским вином и разговор свернул на незначительные темы.
Вернувшийся из Пскова Виктор обнял бригадира, заметил, что тот погрузнел совсем, как русский барин, и сказал:
— Угадайте, о ком первом я услыхал, когда приехал в Петербург?
— Теряюсь в догадках.
— О вас. Рассказывают анекдот: Потемкин так долго стоял под Очаковым, что у Рибаса ноги отнялись.
Бригадир смеялся.
— Когда ваши записки о путешествиях появятся в книжных лавках?
— Только после того, как я отправлюсь в мир иной, — отвечал Виктор.
— Я обречен, — разводил руками бригадир. — Я не дождусь.
Настя в присутствии Виктора не была столь безапелляционной. Болезнь мужа, его малую подвижность она превратила в некий культ. Но он явился не результатом успокоенного чувства собственности: муж при ней и не отлучается на сомнительные пиршества в среде гвардейских офицеров. Нет, она философствовала перед Виктором:
— Ах, теперь миновали те благословенные времена, когда на балах коллекционировали остроты, когда прилюдно восхищались предметом страсти. Вспомните тот бал, Виктор, когда я вас впервые увидела. Вы смотрели на юную Глори так, будто она ожившая Наяда, и не обращали внимания на косые взгляды. Теперь на балах мужчины томны, как девицы на выданье. Очарование прежних балов ушло. Интимный немногословный кружок близких людей — вот теперешний стиль. И мой муж соответствует ему, как никто.
Она старательно подбирала людей, которые составили бы этот кружок, но по-настоящему бригадир чувствовал себя счастливым, когда знакомил Виктора с Базилем Поповым, Рибопьером и Бюлером. Малый азарт за ломбером не мешал дружеским разговорам. Базиль читал стихи Екатерины, посвященные Потемкину:
О, пали, пали — с звуком, треском — Пешец и всадник, конь и флот! И— Стихи звучные и с треском, — смеялся Виктор.
— Но сейчас императрице не до стихов, — говорил, вхожий в окружение малого двора Павла, Бюлер — Сейчас каждый день слезы.
— Да по какому поводу?
— Монархиня днями лежит в постели, всех от себя гонит.
— Новости плохи?
— Любовник Мамонов стал плох.
— Нездоров?
— Здоров, но который уж месяц холоден. Не на шутку увлекся княгиней Щербатовой. Потемкин устал сводить и мирить императрицу и Мамонова.
— Ожидается смена фаворитов?
— Да какие-то братья Зубовы зачастили в Зимний.
— Ей шестьдесят, — округляла черкесские глаза Настя. — Верно, Павел Петрович от всего этого и уехал в Гатчину.
— Уехал, и все вздохнули с облегчением, — сказал Рибопьер. — Сами посудите: он суров, как египетский фараон. Сажает под арест, если задерживают завтрак.
— Куракин с ним или, по-прежнему, выслан? — спросил Рибас.
— И Куракин, и Растопчин — все дружки вместе, — отвечал Бюлер. — Но они умеют ладить и с женой Павла, и с его фавориткой Нелидовой.
— Говорят, она некрасива, — сказал Рибас.
— Совершенно дурна, — заявила Настя. — Высокомерна. Не говорит, а изрекает. Черезвычайно экзальтированна. Но это и нравится Павлу. Любая ее пустая фраза — для него — откровение. Что говорить, если турчонок-брадобрей Кутайсов подает Павлу советы, которым он следует в войне с матерью.
Со стороны могло показаться, что офицеры ведут пустячные разговоры светских салонов, но под кажущейся беззаботностью все они испытывали тревогу: императрице шестьдесят, она часто болеет, и случись что с ней — будущее страны и их будущее виделось неясно.
В конце марта Виктор пришел к бригадиру довольно рано и спросил:
— Вы знаете Де-Лицына?
— Нет. Кто таков?
— Побочный сын бывшего вице-канцлера Голицына.
— Чем знаменит?
— Тем, что вы обыграли его в карты, — ответил Виктор.
— Что вы говорите! Занятно. И сколько же я у него выиграл?
— Семьдесят тысяч.
— Черт возьми! — воскликнул бригадир. — Где же мой выигрыш? Почему он не отдает его мне?
— Потому что он застрелился.
— Печально. Но и неосмотрительно с его стороны: застрелиться, не отдав карточного долга.
Но бригадиру было уже не до шуток. И Виктор подтвердил его опасения: несчастный Де-Лицын застрелился из-за крупного проигрыша, а выигрыш молва приписывала бригадиру-неаполитанцу.
Настя, вернувшаяся из Зимнего дворца, воскликнула:
— Поздравляю! Ты обыграл Де-Лицына?
Виктор объяснил ей все обстоятельства, она сказала: — Отец этого несчастного пожаловался императрице. Все говорят, что Рибас обыграл его сына и довел до могилы.
Хоть бригадир и привык: как только он оказывался в Петербурге, молва приписывает ему бог весть что, однако новость была неприятной. Предстояло производство в чинах за Очаков и бои на лимане.