Де Рибас
Шрифт:
Ставку князя бригадир услыхал издалека: изящный котильон доносился до биваков. Спустя несколько минут перед глазами Рибаса предстал сказочный городок из веселых малиновых, голубых, желтых шатров и палаток. Справа стояла наблюдательная деревянная вышка, на которой к своему удивлению, бригадир увидел капельмейстера Сарти: под вышкой на скошенном островке среди лебеды и репейника играл оркестр. Рибас, запрокинув голову, крикнул Сарти:
— Вы руководите оркестром на очень высоком уровне!
Сарти захохотал, спустился на землю. Рибас сказал весело:
— Но, дорогой Сарти, по-моему,
Сарти вмиг посерьезнел, поджал губы, сказал:
— Кроме указанных занятий, я сочиняю тут музыку.
— Я бы удивился, если бы это было не так! — воскликнул бригадир. — Минареты Очакова вдохновляют не только Марса в латах, но и Клио с флейтой.
— О, это будет Очаковская симфония! — провозгласил Сарти.
— Уверен, — продолжал подтрунивать Рибас. — Как только вы ее исполните, турки разбегутся из Очакова куда глаза глядят.
Оставив Сарти обдумывать двусмысленный комплимент, бригадир подошел к площадке под натянутой парусиной, где на лавках, покрытых бархатом, восседали штаб-офицеры, дамы, генералитет, сновали слуги, курьеры и аромат пудры, душистой воды смешивался с табачным дымом. Потемкина тут не было. Базиль Попов обнял Рибаса, шепнул:
— Вы не вовремя. Никаких советов князю. Сыт по горло.
Статный Рибопьер подтвердил:
— Светлейший не в духе. Кутузова выгнал. Меня отчитал ни за что.
— Бокал вина бригадиру! — объявил Бюлер, останавливая слугу.
Рибас молча выпил.
— Лучший тост с утра, — сказал Попов.
По углам этой импровизированной гостиной стояли мраморные изваяния обнаженных богинь. Столы с закусками и фруктами чередовались с ломберными. На пальме висела обезьяна и бросала на головы проходящих карты. Герой отважных рекогносцировок и успешных вылазок Петр Пален шумно приветствовал Рибаса, предложил тотчас сесть за ломбер, но из голубого в золотых звездах шатра вышла в костюме амазонки наперсница светлейшего Екатерина Долгорукова и обратилась к генералу Максимовичу:
— Полковник, прикажите Сарти повторить котильон.
Генерал Максимович безропотно повиновался. Долгорукова показала всем блюдо с драгоценностями:
— Господа! Среди этих поддельных драгоценностей есть одна настоящая жемчужина. Князь велит вам найти ее. Кто не угадает — будет ухаживать за нашей обезьянкой. А кто попадет в цель — поедет в Петербург курьером о взятии Очакова.
— Я и не заметил, как князь покорил эту крепость! — воскликнул де Линь.
Подходили многие, но сделаться кавалерами обезьянки охотников не находилось.
— Эта задача не для нас, — сказал Базиль.
— Увы, я знал ответ еще поручиком в самнитском полку, — сказал Рибас.
— Спорю, что это не так! — воскликнул Петр Пален.
— Не спешите облегчить свои карманы, — улыбнулся бригадир и подошел к княгине. — Екатерина Дмитриевна изволила сказать, что перед нами поддельные драгоценности, но истинную, блистательную, неотразимую жемчужину видно и невооруженным глазом — ею может быть только сама княгиня.
Присутствующие были разочарованы простотой ответа. Княгиня ушла в шатер. Генералы переговаривались о льстивости
— Малиновой воды хочешь? — спросил князь, быстро обсмотрев вошедшего.
— Благодарю. Я выпил вина только что.
— С чем пожаловал? Выкладывай, советуй: как штурмовать крепость?
Памятуя наставления Базиля, Рибас развел руками, сказал:
— Мне бы кто посоветовал, как на воде жить и мокрому не быть.
— На сушу хочешь? — Потемкин вздохнул, отпил малиновой воды из кружки. — Где от тебя польза, там и будешь. — Он покопался в шкатулке. — Вот тебе твой «Святой Владимир». Заслужил. Носи. Он за сражение седьмого.
Рибас принял орден, поклонился, а в шатер вбежал встревоженный Рибопьер:
— Ваша светлость, османы вылазку на позиции Суворова затеяли.
— А что же я не слышу?
— Оркестр играет.
— Остановить.
Музыка смолкла — стала слышна ружейная трескотня.
— Какие будут распоряжения? — спросил Рибопьер.
— А разве Суворов их не отогнал?
Пален заглянул в шатер:
— До двух тысяч турок вышло из крепости! Рубятся!
— Коня!
С повозкой лекаря Рибас добрался до батальонов Суворова, где все было кончено. Турки откатились за вал. Генерал-аншеф сидел на походном стуле. Из-под повязки на шее сочилась кровь.
— Опасно ли вы ранены?
— На палец бы пуля в сторону — я с вами не говорил бы сейчас.
Под знойным солнцем на серой земле повсюду лежали убитые в зеленых мундирах.
— Беда, — вздыхал Суворов. — Больше трехсот человек легло. Правильная осада!
К вечеру Рибас перевез генерал-аншефа в Кинбурн на излечение. Потемкин, наконец, решил возвести несколько передовых батарей, и в августе с них подожгли Очаков. В отместку османы предпринимали дерзкие вылазки. Шеф бугского егерского корпуса Михаил Кутузов снова получил ранение в голову. Пуля опять попала в глаз, как и в прошлое крымское ранение. Поскользнулся при строительстве батареи и накололся на собственную шпагу и тут же скончался инженер-полковник Корсаков, и Суворов, забыв на него обиды, писал Рибасу: «Отечество теряет в нем человека редкого» и добавлял о своем здоровье: «Грудь моя болит более всего. Шея медленно заживает».
Из писем жены и Виктора Сулина Рибас знал, что Европа не только ждала, чем кончится дело на Юге, но и пристально следила за событиями на Севере, где вконец разбушевавшийся шведский король Густав III ввел войска в Финляндию, осадил памятный падением с лошади Фридрихсгам и стал писать приглашения на завтрак в Петербурге, объявив миру, что достойно закончит дело Карла XII. Настя писала, что императрица на это заметила:
— Шведский король достойно приведет Швецию к гибели.
Петербургская гвардия на извозчиках отправилась на войну. Флот Густава крейсировал возле Красной горки. Настя писала, что не только слышна стрельба, но в комнатах пахнет порохом.