Де Рибас

Феденёв Родион Константинович

В офицерской круговерти вокруг штабных палаток волонтер повстречал петербургских знакомцев. Пили за черно-оранжевую ленту над золотым с белой эмалью крестом Святого Георгия, что украсил грудь майора Петра Палена. Юрий Владимирович Долгоруков усадил волонтера за стол, предложил:

— Выпейте за единственного среди нас генерал-аншефа!

— Но где же он?

— Посмотрите на меня и не ошибетесь. На меньшее после столь тяжких трудов и лишений я не согласен.

Название небольшого селения Кучук-Кайнарджи драгоманы переводили как малый Горячий источник. Воинство, собравшееся здесь, имело большие виды на производство в чинах и награды.

Россия по двадцати восьми артикулам Кучук-Кайнарджийского мира получала в вечное и непрекословное владение земли между Днепром и Бугом, крымские крепости Еникале и Керчь, Кинбурн да еще пятнадцать тысяч мешков пиастров, что составляло четыре миллиона пятьсот тысяч рублей.

— Нам чины да кресты, — говорил волонтеру Долгоруков. — А Румянцеву рога.

— Как мне понимать вас?

— Рога изобилия! — хохотал князь.

Румянцев в день подписания вечного мира получил от визиря табакерку с драгоценными камнями, табакерку золотую в бриллиантах и яхонтах, пояс с алмазами и смарагдами, золотые часы, два богато убранных коня и кармазиновую индийскую ткань. Покойный визирь был одарен кинжалом с финифтью, бриллиантами и золотыми часами, золотой табакеркой с синей финифтью и бриллиантами, часами с репетициею, мехами лисьими завойчатыми боковыми, горностаевыми; получил сорок соболей без хвостов и сорок соболей якутских. Может быть, приближенные визиря, получившие всего лишь перстни и лисьи лапчатые и чамровые меха, возревновали да и отправили его на свидание с Магометом? Кто знает.

Генералы получили убранных коней. Драгоманы по двести — пятьсот червонцев. Солдаты российские получили мясо в походные котлы и водку.

Волонтер де Рибас получил возможность слушать обо всем этом рассказы и задуматься о своей дальнейшей судьбе.

Вечером крепостной театр Румянцева представил господам офицерам переделку французской пьесы, которую назвали «Александр на Дунае». Актер, игравший полководца, старался во всем подражать главнокомандующему Румянцеву, на что Петр Пален сказал:

— Александра Македонского должен был бы представлять подполковник Михаил Кутузов. Он так похоже изображал Румянцева, что тот смертельно обиделся и отослал подполковника в Крым.

В полдень следующего дня прискакал генерал-майор Иван Гудович, отличившийся при Журже. Он тяжело слез с коня, захромал, мрачно выпил, поднесенную Долгоруковым чарку и, перефразируя латынь, заявил собравшимся офицерам:

— Пью — эрго сум! Пью, следовательно, существую. Румянцев хворал, но генералы съезжались к нему обсудить очередность отвода войск за Дунай. Вечером Рибаса отыскал солдат из канцелярии и вручил ему два письма. Одно от отца из Неаполя. Виктор Сулин переслал это письмо из Петербурга в армию. Дон Михаил удивлялся, что сын ничего не написал о свадьбе, интересовался подробностями и обстоятельствами семейной жизни Джузеппе. Дома все спокойно, братья растут, старший Эммануил учится в артиллерийской школе. Второе письмо от Насти пестрело сожалениями о его отъезде в армию, намеками об открывшихся возможностях блестящей карьеры при дворе и описанием июньского праздника Святой Троицы, когда ее величество угощало офицеров-измайловцев в честь их храмового дня. Не без кокетства Настя сообщала, что «самый великий из свободных людей и самый свободный из великих» Дени Дидро прислал ей сердечный привет из Гааги.

Намеки о блестящей карьере при дворе не были загадкой: уж год, как Петербург шептался, судачил и перемывал косточки новому фавориту самодержицы — Григорию

Потемкину, который, кстати, тоже служил в армии Румянцева волонтером, после чего, откровенно попросился в адъютанты к Екатерине, очаровал умом, обольстил статью и был приближен настолько, что попросту поселился при дворце. А новый фаворит — это означало и множество новых лиц при дворе, которым виды на карьеру открывались, как врата земного рая.

Рибас остро сожалел, что нет рядом Витторио, с которым он посоветовался бы обо всем. Но возвращаться в Петербург, чтобы стать капитаном при кадетах, волонтер не хотел.

Часто посещая штабных фельдмаршала Румянцева, он сошелся с двумя подполковниками — Петром Зава-довским и Александром Безбородко, и как-то за картами, когда пили вино между талиями, Безбородко сказал:

— Вот незадача: австрийская армия перешла свои границы и занимает придунайские княжества.

— Это слухи? — спросил Рибас.

— Нет. Был курьер от генерала Борка. Австрийцы хотят покровительствовать Молдавии.

— А попросту отхватить даровые земли, — сказал Завадовский.

— Главное: как они это делают! — рассмеялся двадцативосьмилетний Александр. — Совершают дневные марши, а к вечеру впереди войск выставляют пограничные столбы с австрийским гербом!

— Они хотят вовлечь нас в военные действия, — сказал Рибас.

— Румянцев решил ответить мудро: по трактату Валахия и Молдавия возвращаются Порте Оттоманской, так что пусть турки и разбираются с австрийцами. Завтра курьер уезжает к Борку.

Узнав это, Рибас извинился, оставил игру и поспешил к Каменскому, прибывшему в Кучук-Кайнарджи. Цирюльник брил его в тени шелковицы, когда волонтер обратился к нему с просьбой:

— Генерал, семейные обстоятельства требуют от меня скорого отъезда в Италию.

— А как же петербургские кадеты? Останутся без такого молодца?

— Осенью я вернусь в Петербург.

Каменский нахмурился.

— Так что же, прикажешь, чтобы я тебе дал подорожную в Неаполь?

— Нет. Мой неаполитанский паспорт при мне. Сейчас отправляется курьер к Борку. Прошу позволения сопровождать его, а уж австрийцы, надеюсь, не задержат на границе неаполитанского подданного.

В конце августа Рибас заночевал в гостинице «Золотой феникс» в Вене. Не имея рекомендательных писем ко двору, он решил не являться и к русскому посланнику. Последний непременно сообщил бы о его визите в Петербург, а волновать Бецкого и невесту волонтер не хотел.

За сто золотых он продал своего скакуна, пересел в почтовую карету и направился в сторону Адриатики. Из Венеции морем добрался до Равенны, где слег в гостинице с жестокой лихорадкой, а когда дело пошло на поправку, обнаружил, что бессовестно ограблен во время болезни. Расследование ни к чему не привело. Хозяин гостиницы отнес Рибасов перстень ювелиру, и волонтер нанял экипаж до Ливорно. Но на развилке дорог в пригороде Пизы велел кучеру свернуть в холмы, к палаццо Алехо Орлова.

У знакомых ворот стояли двое часовых. Не выходя из экипажа, Рибас спросил по-русски:

— У себя ли граф?

— У себя они, — обрадованно ответил солдат. — Сейчас доложу, барин.

Кучер снял нехитрую поклажу волонтера и положил ее у ворот. Рибас вошел во двор, но второй часовой окликнул его:

— Барин! Нельзя туда.

Из палаццо вышел высокий без парика черноволосый офицер и, любезно улыбнувшись, представился:

— Генеральс-адъютант его превосходительства Иван Христинек. С кем имею честь?