Де Рибас

Феденёв Родион Константинович

7. Княжна Тараканова

1775

Через несколько дней он был в Венеции, остановился в гостинице «Голубая Адриатика» и у словоохотливого хозяина спросил старые газеты. Хозяин направил его в кофейный дом напротив, где вместе с кофе подавали любые газеты. К вечеру Рибас знал и мало, и много. Графиня Пиннеберг появилась в Венеции еще в мае. Князь Радзивилл приезжал к ней с блестящей свитой. Затем последовали балы, роскошные выезды, фейерверки, торжественные прогулки в гондолах. У графини, как восторженно писали газеты, была не просто свита, а двор с гофмаршалом и собственноручно утвержденными орденами. И, наконец, городская газета намекала,

что графиня Пиннеберг тщательно скрывает, что она дочь бывшей русской императрицы Елизаветы. Восторг, обожание, удивление не замедлили последовать. Но главное: Елизавета Вторая, если это была она, жила в доме французского посланника! Если это так — дипломатия французского двора поддерживала претендентку на российский престол.

На следующий день негоциант Лучано Фоджи разговаривал с секретарем французской миссии о видах на урожай цитронов, а когда спросил: не запахнет ли вновь в доме посольства необыкновенной пудрой графини Пиннеберг, секретарь сказал:

— Мы от ее «пудры проветрили наши помещения навсегда.

— За что же такая немилость?

— Не понимаю вашего любопытства.

— Графиня щедра и не торгуется. Какой купец упустит такую покупательницу.

— Если вы хотите спать спокойно, ищите других покупателей, — сказал, хмурясь, секретарь.

Безуспешно Рибас разыскивал англичанина Монтегю, который в свое время переслал Орлову манифест и письмо самозванки. Ждать помощи было неоткуда. Два дня, потраченные на то, чтобы сблизиться с обитателями загородного дома, где остановился конфедерат Карл Радзивилл, прошли впустую. Дом напоминал крепость. Тех, кто ее осаждал, рассматривали в узкую дверную щель и говорили, что не принимают.

Крестьяне в траттории, куда зашел Рибас, ругались и обвиняли поляков в воровстве кур и индюков. Видно, денежные дела польской партии были неважны. На десятый день после отъезда из Пизы Рибас все еще не знал, каким образом выведать: в Венеции ли особа, именующая себя графиней Пиннеберг, но неожиданно гостиничные знакомства привели его в салон бывшего ливорнского негоцианта Уго Диаца, а точнее в салон его жены Сибиллы.

— Я собиралась писать Орлову, — сказала она, раскладывая пасьянс. — Но он так обошелся со мной…

Главнокомандующий дал ей отставку, не возложив на любовницу ни одного карата.

— Я не терплю общества женщин, — продолжала Сибилла, — но с Алиной я коротала время с удовольствием.

— С Алиной Пиннеберг?

— Да. Но она вовсе не Пиннеберг. Просто князь Лимбург снабдил ее документами на это имя.

— Князь Лимбург?

— Он владетельный государь графства Оберштейн.

Имена сыпались, как из рога изобилия. Итак, Алина, Элеонора, принцесса Арвская, принцесса Владимирская, графиня Пиннеберг, султанша с интимным прозвищем Али-бебе — как только не именовала себя в доме Уго Диаца соискательница русского престола. В том, что это именно она, сомнений не оставалось.

— Ребенком ее сослали в Сибирь и коварно отравили, — повествовала Сибилла. — Но знахарка спасла ей жизнь болотными травами. Правда, Алина с тех пор очень мило косит, но и это ей чрезвычайно идет. Из Сибири отец отправил ее в Персию, к шаху. Конечно же, этот государь предложил ей сделаться шахиней. Но она набожна и не отреклась от Христа. Переоделась в мужское платье, объездила всю Европу, присматривая: где бы купить подходящее графство. Князь Лимбург страстно добивался ее руки.

— Она купила у него графство Оберштейн, — кивнул Уго Диац.

— И тут же заложила его, чтобы иметь наличные средства.

— Средства эти она переправила своему брату маркизу Пугачеву, — добавил муж.

— Пугачев — генерал, оратор

и очень хороший математик, — сказала жена.

— Его предначертания: освободить народы из хижин Сибири, — заявил муж.

— Герцог Ларошфуко сказал, что головку Алины превосходно украсит русская корона, — улыбнулась Сибилла.

— Сейчас она в Венеции?

Об этом супруги Диацы ничего не могли сказать наверняка. Им было точно известно, что обожатель принцессы князь Радзивилл недавно вернулся в Венецию из Рагузы — столицы Рагузской республики в Далмации. Отправился он туда вместе с принцессой, но вернулась ли она? Сибилла сказала, что мельком лишь видела сестру Карла Радзивилла графиню Моравскую.

Рибас не писал Орлову, наивно предпочитая в скором времени депешировать о победном конце своего поиска, чем ежедневно сообщать о трудностях, как это делали обычно в его положении, чтобы увеличить размеры милостей и вознаграждений. Наконец, у него созрел план.

Крестьянину возле загородного дома князя Раздвилла он дал монетку и письмо принцессе. Сам поспешил исчезнуть, ибо в письме сообщал, что некий банкир Рикко проездом в Венеции и будет иметь честь вручить лично графине Пиннеберг десять тысяч золотом от ее должника барона Иоганна Клейна. Графиня может получить эти деньги в течение трех дней в полдень в гостинице Дожей на Большом канале.

В гостинице Дожей Рибас снял роскошные покои на имя банкира Рикко. Затем отправился в банк Дженкинса и по кредитному листу Орлова оформил документ, по которому графиня Пиннеберг могла получить десять тысяч. На следующий день с утра возле гостиницы Дожей появились подозрительные личности. Расспрашивали о банкире Рикко, которого, увы, не было в его покоях — уехал с неотложными визитами. В полдень никто за деньгами не явился.

В полдень следующего дня из гондолы на Большом канале высадился десант поляков. Они шумно ворвались в вестибюль — Рибас едва унес ноги через черный ход, а из своей гостиницы «Голубая Адриатика» послал полякам записку: «Господа! Обстоятельства вынуждают меня быть осторожным. Должен заметить, что вас слишком много для такого щекотливого дела. Я вручу деньги графине, которую должен сопровождать ее доверенный человек. Прошу вас извиниться перед хозяином и не забыть дать на чай служителям. Всегда к вашим услугам — банкир Рикко».

Десант поляков был неожиданным для Рибаса. Что они могли сделать с ним? Вытряхнуть из него деньги и скрыться? По всей видимости, плачевное финансовое положение могло их толкнуть на что угодно. Но на следующий день его банкирские условия поляки выполнили в точности. Дама в английской шляпке на высокой прическе и в уместной для начала декабря меховой горностаевой накидке вышла из гондолы в сопровождении мужчины. Модная муфта-барабан повисла на руке дамы, когда она протянула другую руку кавалеру, помогающему ей преодолеть крутые ступеньки. Кавалер ее представлял собой тип изящного пажа в накидке цвета парижской грязи. В ушах кавалера сверкали бриллиантовые сережки.

Прибывших проводили в покои банкира, и тот предстал перед ними во фраке цвета неспелого яблока. Рукава фрака были круглыми, то есть скроенными так, что руку в них невозможно выпрямить при всем желании — это говорило о глубокой праздности путешествующего банкира. Он склонился в поклоне:

— Я счастлив, графиня, предстать перед вами с такой приятной миссией.

— Что графиня должна сделать, чтобы покончить с этим? — спросил кавалер, рассматривая пространство вокруг Рибаса.

— Сущий пустяк. Я не имел чести знать графиню раньше, а поэтому нужно, чтобы кто-нибудь удостоверил ее личность. Это необходимо — дело идет об известной сумме.