Де Рибас

Феденёв Родион Константинович

В покрытой коричневым английским лаком коляске визитер отправился привычным путем из шестой линии мимо церквей, рынка, канатной фабрики к Неве. Кучер, в подаренной круглой итальянской шляпе, гордо посматривал на квасников, торговцев гречневиками, которых по дороге попалось необычно много. Любопытствующие расходились с берегов после необычного зрелища: десятка два верблюдов, впряженных в бечеву, протащили по Неве недостроенный корабль.

Миновали Исакиевский мост, обогнули Адмиралтейство и выехали на площадь, где стоял Гром-камень. На Большой Исакиевской Рибас заехал на почтовый двор – писем из Неаполя не оказалось. Зимний дворец был

тих и пуст – двор недавно снялся в Царское. Коляска весело летела по Миллионной до Царицына луга, где у Лебяжьей канавки стоял дом в два высоких этажа и один низкий с двумя башенками по углам. Джузеппе, прихватив с собой книги, вошел в первый этаж, где его встретил сонный слуга, а две девицы, выбежав из одних дверей, смеясь, скрылись в других. Джузеппе ничего не успел сказать слуге, как по лестнице сошел человек средних лет в синем кафтане.

– Иосиф де Рибас? – осведомился он.

– Да.

Синекафтанный вдруг заулыбался и с трудом выговорил по-итальянски:

– О, как давно я не встречался с вами! Я – Хозицкий. Секретарь. Марк Антонович.

– Весьма приятно, – с недоумением отвечал визитер.

– Мне всегда было приятно. Особенно вчера. Я получил письмо из Москвы, – продолжал странную абракадабру секретарь, приглашая жестом следовать за собой. Они поднимались по парадной лестнице. На втором этаже через раскрытые двери зала и кабинета сновали слуги, шла уборка помещений.

– Идемте, – сказал секретарь по-итальянски и добавил многозначительно:

– Иван Иванович висит в саду.

«Прекрасно. Сейчас мы посмотрим, как он висит. Но что все это значит?»

– Он сегодня давно там, – продолжал Марк Антонович. – У него родилось много желтых детей.

Нет, секретарь был серьезен и на сумасшедшего не похож. Они прошли анфиладу комнат, куда-то поднялись по скрипучей лестнице и вдруг послышался визгливый с хрипотцой голосок: «Жан! Я вас обожаю, Жан!»

Это было сказано по-французски. «Куда он ведет меня и свидетелем какой сцены мы сейчас станем?»… Но секретарь растворил последнюю дверь и они оказались в саду-оранжерее. Спиной к ним стоял человек в таком широком маслянистого зеленого шелка шлафроке, что в нем поместились бы еще и Джузеппе, и секретарь.

– Иван Иванович, у нас гость, – сказал Марк Антонович.

Бецкий повернулся. Высокий лоб, серо-голубые спокойные глаза, усталое, но для его лет моложавое лицо, капризные губы, парик без кошелька… Рибас поклонился. В ответ тень улыбки и быстрый французский говорок:

– Очень рад, как поживаете, с чем хорошим к нам пожаловали?

На какой вопрос отвечать в первую очередь? Но ответить ему не дали:

– Взгляните, какая прелесть…

На столе стояла корзинка, в которой копошилось десятка два цыплят. «Желтые дети» – вспомнились слова секретаря.

– А вот и кувез!

Кувезом – наседкой оказался большой ящик с фитильной лампой для обогрева.

– Любопытная новинка, – сказал Бецкий. – Эта наседка способна родить столько, сколько положишь в нее яиц. Как вам это нравится?

– Превосходно, – неопределенно ответил Рибас.

– Появились на свет сегодня, к вашему приходу. Как вы нашли Алешу?

– Алешу?…

– Кажется, вы перевозили его из Лейпцига в Италию.

Вот оно что! А Джузеппе и думать забыл об этом. Впрочем, если Иван Иванович и в самом деле имеет отношение к рождению императрицы Екатерины, то Алеша ему внук… Вопрос вполне уместен.

– Я расстался с ним в пизанском

доме осенью прошлого года, – отвечал Рибас. – Тогда мальчик был здоров, загорел, мы с ним часто бывали на побережье. Он бойко говорит по-немецки, немного хуже по-французски, а итальянский схватывал на лету.

– На лету? Чудесно.

– Очень живой, с хорошими музыкальными данными мальчик.

– С музыкальными? Как это хорошо. Мне говорили, что он к вам весьма привязан.

«Кто мог говорить? Ах, ведь Алехо Орлов был в Петербурге!»

– Как вы живете? Что хорошего поделываете? – продолжал Бецкий, и Рибас коротко обрисовал свою теперешнюю жизнь. И под конец, когда Бецкий сел в жесткое кресло у стола, передал ему книги Гальяни.

– Если в вашей библиотеке нет их, я с удовольствием вам презентую.

– Это очень кстати. Очень. Расскажите о себе, о своей семье.

Рибас рассказал, и в ответ услыхал генеральский голос:

– Майор де Рибас, все это весьма похвально. В ваши годы вы – майор, участвовали в сражениях, интересуетесь трудами философов.

– «Дух человеческий в его развитии» Фердинандо Гальяни я перевел на французский, – сказал Рибас.

– Зачем же вы это сделали? – как бы осуждая спросил генерал.

– Русским я еще не владею, но изучаю.

– Прекрасно. У вас перевод с собой?

– Он у переписчика. Как только будет готов…

– Непременно! – сказал генерал и добавил, по всей вероятности, в ответ своим мыслям: – Это будет сюрприз.

Но объяснять, что за сюрприз и кому, не стал, а вместо этого Рибас услыхал длинную речь-жалобу о том, что заботы Ивана Ивановича велики и многотрудны.

– Кроме кадетского корпуса, воспитательного дома, управления строениями, на мне стекольный завод, мраморные ломки на Урале, добыча драгоценных камней, янтаря в Прибалтике. Ах, некогда не только поехать в загородный дом в Царском, некогда вздохнуть. А сейчас мраморный дворец начат строительством. Да еще и себе надумал строить дом, тут по Неве, рядом. Прокопий Демидов просит художников прислать в Москву. Вчера от него было письмо. Он упоминал в нем о вас.

Джузеппе вспомнил бестолковые слова секретаря. «Оказывается! Я ни сном, ни духом, еду сюда, а тут обо мне в письмах упоминают!»

– Настя мне говорила, что вы решили посвятить себя строительству моста через Неву, – продолжал Бецкий.

– Посвятить себя – это громко сказано, – отвечал Рибас. – Просто произвожу некоторые расчеты, делаю опыты.

– А мы как раз хотим объявить конкурс на проект такого моста, – сказал Бецкий и, видимо, удивившись своей мысли, добавил: – Диву даюсь, как все у вас кстати! Оставайтесь обедать. Марк Антонович! – позвал он, и секретарь появился в зарослях магнолий. – Проводите майора в кабинет и покажите-ка ему, пожалуй, наше «Праздное время».

Кабинет с мраморными бюстами, дубовыми панелями, столом с каменной доской шлифованных самоцветов, картинами, книгами хранил раз и навсегда установленный порядок и покой. «Праздное время в пользу употребленное» оказалось тонким журнальчиком кадетского корпуса. Рибас перелистал несколько номеров. Тут встречались статейки, озаглавленные «О чести», «О надежде» и, видимо, носившие нравоучительный характер Встречались стихи, подписанные А. П. Сумароков, статьи о фарфоре и водяных мехах. Заскучавшего гостя заинтересовала лишь историческая статья о Дон Карлосе, когда в кабинет вошла Анастази, которую вслед за Бецким Рибас решил называть Настей.