Де Рибас

Феденёв Родион Константинович

– Как вы тут? – спросила она совсем по-домашнему. – Сейчас будем обедать. Столовая рядом. Вы, майор, произвели впечатление на генерала.

– Объясните, прошу, почему секретарь мне сказал, что Иван Иванович висит в саду?

– Как? Висит? – засмеялась она. – Он плохо знает итальянский, и видно, все перепутал. У нас висячий зимний сад. Вот он и сказал… что генерал висит!.. – она рассмеялась.

За обеденным столом присутствовали: знакомая Джузеппе Глори – Глафира Алымова, ее подруга по Смольному, дежурный кадет, секретарь, Настя, сам Бецкий и его сосед-граф

Иоан – Эрнест Миних – шестидесятипятилетний член Совета кадетского корпуса. Блюда оказались довольно пресными, вино отменным, а удивили крупные сочные персики из собственной оранжереи Бецкого, поданные на десерт.

– Как вам понравилось наше «Праздное время»? – спросил генерал, но Рибас не спешил с ответом, потому что заметил: ответов тут часто не ждут, и Бецкий продолжал: – В прошлом году мы праздновали сорокалетие корпуса. Кадетов мы готовим не только для войн.

Они изучают латынь, европейские языки, живопись, музыку, мифологию, архитектуру и даже бухгалтерию. У нас отличный ботанический сад, арсенал, архитектурные и медицинские каморы, галерея с живописными картинами.

– А что, с галицинского фрегата картины не подняли? – спросил Миних.

– Подняли. Но они никуда не годятся, – отвечал Бецкий и пояснил Рибасу: – Представьте, моя компаньонка ведет весьма дорогостоящую войну, но тут мы узнаем о продаже картин голландских мастеров…

Слуга поставил перед Иваном Ивановичем кофейник, а Джузеппе понял, что под компаньонкой Бецкий имел в виду императрицу.

– Голицын, наш посол в Гааге, писал, что голландские шедевры нельзя упустить. Кроме того: какой широкий жест перед лицом Европы! Мы ведем войну с неверными, но и не забываем о вечном искусстве, пополняем эрмитажную коллекцию. Моя компаньонка отпустила из казны шестьдесят тысяч золотых. А галеот, на котором перевозили картины, возьми да и утони у финляндских берегов!

– Он утонул сам по себе? – спросил Рибас.

– В бурю наткнулся на скалу.

– Обидная история.

– Да, еще бы, – печалился камергер. – Зато в семидесятом на мое имя мы приобрели отличную коллекцию Троншена. В ней восхитительный Караваджо. Потом Дидро полтора года вел переговоры о собрании картин Тьера, и она обошлась моей компаньонке в 460 тысяч ливров.

Граф Миних потер свой короткий нос и вдруг прыснул смехом в ладонь.

– Что с вами? – спросила Настя. – Будьте милосердны, дайте и нам повод посмеяться.

– А какую шутку ваша компаньонка сыграла с кучером! – воскликнул тонко Иоан-Эрнест.

– Да! Славно, славно, – подхватил Бецкий. – Кучером моя компаньонка называет своего надменного врага – французского министра Шуазеля. Как вы, верно, знаете, он после Чесмы отставлен. Ему на жизнь не хватало, и что же вы думаете? Стал продавать коллекцию своих картин с аукциона.

– Обнищал! – кивал седой головой Миних. – Хоть на паперть с протянутой рукой.

– Ну и чтобы он не умер на паперти, мы купили картин на сотню тысяч ливров. И среди них два прекрасных полотна Мурильо – «Мальчик» и «Девочка».

– «Мальчика», чтобы Шуазелю карточные долги уплатить, – Тонким голоском

сквозь смех произнес граф. – А «Девочку», чтобы ему на курочек осталось.

– Резонанс этой покупки в Европе был замечателен, – закончил Бецкий.

«О чем бы здесь не говорили, постоянно думают о резонансе в Европе», – отмечал Рибас.

– Вы были в Эрмитажной галерее? – спросила его Настя.

– Увы, нет. Но мечтаю побывать.

– Сейчас самое время, – сказал Бецкий. – Двор в Царском. Я напишу вам записку смотрителю. Ах, все расходы в военное время обременительны, – продолжал он, вздыхая и попивая мелкими глотками кофе. – Фальконе за свою скульптуру запросил неслыханно много. И Дидро на новое издание «Энциклопедии» хочет шестьдесят тысяч и двенадцать лет. А я все не решаюсь ни на эти деньги, ни на этакие годы.

– Поэтому вы и заслужили от Дидро прозвище «нерешительный сфинкс», – сказала Настя.

– Быть сфинксом в глазах Европы совсем не дурно, – вступился граф.

– Но весьма обременительно, – сказал Иван Иванович и обратился к Джузеппе: – Вам, майор де Рибас, я советую продолжить занятия мостом через Неву в кадетском корпусе. У нас отличный натуральный кабинет, оптическая камора. И покои вам для занятий определим. – Улыбнувшись, добавил: – Сфинск распорядится.

Затем майора просили бывать запросто, и он уехал с записками смотрителю Эрмитажной галереи, полковнику-инспектору кадетского корпуса и корзиной с десятком цыплят, выведенных сфинксом с помощью кювезы.

Несколько последующих недель были заполнены приятными и быстрыми событиями, сменами впечатлений. Полковник Андрей Яковлевич Пурпур принял Джузеппе в пустом Меньшиковском дворце учтиво, показал кабинеты, покои для занятий, приставил солдата для услуг. Затем продекламировал:

– Мудрость и молодость редко совместно бытуют. Молодость жаждет, мудрость взирает спокойно. – И продолжал прозой: – милости прошу бывать у меня. Мой дом рядом, за кадетскими флигелями.

– Но где же ваши кадеты? – спросил Рибас. – Я не встретил ни одного.

– Они стоят летним лагерем здесь же, на Васильевском, – отвечал Пурпур. – Земли возле галерной гавани принадлежат корпусу.

Рибас отвез Бецкому французский перевод Гальяни и были принят в салоне Анастази. Теперь не Виктор Сулин просвещал неофита, а сам неофит рассказывал вчерашнему наставнику любопытные новости двора, но зато Виктор одаривал Джузеппе своим тонким анализом.

– Императрица блестяще решает шахматную партию в три хода, – говорил Виктор, подытоживая новости Рибаса.

По его мнению, первый ход состоял в том, что она издала рескрипт о «выздоровлении» бывшего фаворита Григория Орлова и предложила ему приступить к своим должностным обязанностям.

– Но только не в спальне, – смеялся Виктор. – Там обосновался Васильчиков, креатура канцлера Панина. Второй ход был подготовлен исподволь. Еще в конце апреля императрица послала приглашение ландграфине Гессен-Дармштадской прибыть в Россию с дочерьми Амалией, Луизой и Вильгельминой. Последняя была назначена в супруги сыну Павлу.