Дебри
Шрифт:
Это была одна из ирландских женщин, построивших себе хижины у реки. Они стирали для солдат. Адам узнал эту ирландку. Узнал, потому что однажды в зимних сумерках, на краю лагеря, она остановила его, протянула руку и дотронулась до его ширинки. "Как насчет овечки, парень?
– спросила она нежным, гортанным голосом.
– Как насчет овечки?"
Ее звали Молли. Они дразнили её Молли Овечка и смеялись. Глядя ей вслед, Адам увидел, как она опять остановилась и отняла руку от корзины. Он не видел, но знал, что она снова почесала нос. Молли Овечка почесала нос.
В голову лезли глупые
Потом слова сложились в песенку:
Молли Овечка нос почесала,
Нос почесала под дождем.
Молли Овечка нос почесала под дождем.
Песенка привязалась и не отставала. Все лезла и лезла в голову. Он попал в этот назойливый куплет, как в ловушку.
И вдруг почувствовал, что сейчас заплачет.
– Что это со мной?
– спросил он вслух. В испуге озирал он опустевшую улицу, грязь, дождь.
– Да что же со мной такое?
Собрав товары в крепкий дубовый сундук, для верности повесив на него цепь и два больших замка, он взял коробку с деньгами, затянул шнуровку на входе в палатку и вышел на темнеющую улицу. Он вручит коробку в руки Джеду Хоксворту и подождет, пока его наниматель пересчитает наличность и сверится со списком проданных товаров. Потом он...
А что потом? Он не знал. Разум плотно смыкался над этой перспективой, - так туман собирается над долиной, скрывая её от глаз.
Вдалеке, в сумерках, он услышал пение, приглушенное, но явственное. В одной из хижин собрались мужчины и пели хором. Он остановился. Напряг слух. И разобрал слова:
Боже, Вечная Твердыня,
Спрячь меня среди пустыни.
Утоляет кровь христова
Жажду грешника простого...
Он подумал: Я еврей из Баварии.
Я стою здесь, думал он, в Виргинии, в сгущающихся сумерках, в роскошном пальто, которое принадлежало другому еврею. Этот другой еврей, тоже молодой человек, оставил это роскошное пальто в богатом доме и ушел воевать. Он пересек реку, которая сейчас, вон за теми деревьями, невидимо скользит во мгле. Он ворвался в темный лес за этой рекой. И погиб там.
Что чувствовал тот, другой человек, тот молодой еврей, стоя в сумерках и слушая, как вдалеке хором поют мужчины?
Адам думал о поселении: строй за строем, шеренга за шеренгой тысячи хижин простирались в ночь. Он думал о людях, о безымянных тысячах людей, которые ютятся в тесноте лачуг. Думал о Симсе Пердью, храпящем на топчане, в то время как Пуллен Джонс, сидя у печки, сражается с найденными в рубахе вшами под шипение и свист сырого полена. Он думал о Симсе Пердью, который встал однажды у кромки кукурузного поля и с безумным криком на устах стал размахивать прикладом мушкета, как цепом, разметав бурлящий вокруг него водоворот вражеских штыков.
Он думал о том, как вставал Симс Пердью, грозный в своем бесстрашии. Он почувствовал, как заструилась в нем сладостная жалость, заполняя все его тело. Эти мужчины в лачугах - они же не знали. Они не знали, кто они, не знали своей ценности. И жалость к ним вытеснила одиночество.
Потом он подумал об Аароне Блауштайне, который говорил, стоя в роскошной комнате: "Богу надоело вечно брать вину на себя. Вот и решил он на время переложить вину на плечи Истории".
Он
Он думал: Только в сердце моем мир до сих пор един.
Адам распрямился - он вынужден был наклониться, чтобы войти в хижину. Он увидел, что Моис сидит возле печки на корточках и крошит в миску галеты. На углях кипел котел.
– Ну что, отдал Старому Бакре его денежки?
– тихо спросил Моис.
Адам кивнул.
– Ну-ну, - пробурчал Моис.
– Ты только глянь, что он нам выдал.
Адам заглянул в котелок.
– Что это?
– спросил он.
– Цыпленок, - сказал Моис и театрально облизнулся.
– Крепенький, здоровенький, жирненький цыпленок, ага.
– Он снова облизал губы. Потом добавил: - Ага. Цыпленок с шестью титьками, и хвост у него как штопор. И аж визжит от удовольствия, когда хряпает помои, - Моис хихикнул.
– Ну что, надурил я тебя, а? Это этот, как его. Шпик, вот как, с титьками. Соленая свинина. Соленая свинина с личинками. Эта свинина была так нашпигована личинками, что того гляди сорвется с места и побежит, и не остановится, даже если ты крикнешь: "Кис-кис, ко мне, поросятина!" Пришлось наступить на нее, чтобы не удрала, пока я резал её в рагу.
Он опрокинул миску с покрошенными галетами в котел с кипящим рагу.
– Э-эх, старое доброе матросское рагу, - бормотал он, помешивая в котле. Потом перестал мешать и оглянулся через плечо: - Знаешь, что сегодня изволили кюшать Старый Бакра?
– спросил он.
– Знаешь, что мне пришлось готовить для Старого Бакры?
Адам покачал головой.
– Цыпленка, - сказал Моис.
– Честное слово, это был первый цыпленок на Рапидане28 с 1862 года. Настоящий живой цыпленок. Я его поцеловал. Я похлопал его по маленькой кудрявой головке. А потом свернул ему шею. Я ощипал его. Я его разделал. Может, думаю, он нам хоть потрошков выделит на суп. Не-а. Думаю, может, он хоть скажет чего. Не-а, ничего не сказал, просто сел за стол и сожрал этого чертового цыпленка целиком. И подливку вымакал сухариками. Заставил насушить ему сухариков.
Он помолчал.
– Но я их немного пришмалил, - сказал он.
– Не совсем до угольков, но прилично.
Адам смотрел на масляную лампу.
– Вам, еврейчикам, вроде как не положено свинину-то есть, так ведь? спросил Моис.
Адам кивнул.
– Чего же ты не скажешь ему, чтобы не давал нам больше соленой свинины?
Огонек масляной лампы еле горел.
– Вот если бы я был евреем, то я бы наверняка...
– Да мне все равно, что есть, - сказал Адам, не слушая и не сводя глаз с лампы.
– Ну, а мне не все равно что есть, и если бы я...
– Лампа скоро прогорит, - сказал Адам, почти не прислушиваясь к голосу сидящего на корточках человека.
– Ты знаешь, где банка с маслом, - сказал Моис.
– И ты не инвалид.
Адам посмотрел на него. Негр сидел отвернувшись и помешивал рагу в котле.
– Я вовсе не имел в виду, Толбат, что ты должен сходить за маслом, тихо сказал Адам.
– Я не собирался отрывать тебя от дела. Просто к слову пришлось. Просто в тот момент я смотрел на лампу.