Дед, бабайка и чумовой парик
Шрифт:
Ой… Вспомнила, он же говорил что-то об этом, и о страшном наказание за ослушания и отказы от выполнения приказов. Вроде бы…
– Тебя теперь убьют, независимо от того, на чьей территории ты будешь находится, просто на тебе уже и печать стоит. На левом предплечье – глянь. – негромко продолжал призрак.
Но я только мельком посмотрела на непонятную черную розу и сразу же отвлеклась. Меня сейчас куда больше занимал другой вопрос. Главнее.
Важнее.
– А с тобой-то что будет?
– Неважно, – он почти раздраженно отмахнулся, оборачиваясь ко мне спиной.
Уходить
– Нет, важно! – даже ногой топнула. – Или ты объясняешь сейчас же…
– Или хватит вопросов на сегодня, – властно, но все таким же хриплым голосом завершил Рей, выпрямляя сгорбленную спину.
Вот я тебе дам когда-нибудь. Не сейчас, конечно, сейчас бы хоть на ногах устоять. Но когда-нибудь… Я об этом просто мечтаю.
Однако же призрак сейчас уйдет, и я у него ничего так и не вызнаю, а очень уж хотелось бы. Поэтому сделать что-то надо. И срочно.
Я, повинуясь секундному порыву, быстро подбежала к Рею и обняла его, этого призрака дурацкого, и не со спины, не поленилась перед ним встать.
И сразу почему-то так хорошо стало…
Спокойно и тихо-тихо. Он, правда, еще минуту целую, наверное, стоял, не шелохнувшись, видимо, пытался переварить мой жест доверия. Потом то ли нехотя, то ли несмело просто в ответ приобнял и выдохнул в плечо. И что происходит, вот, а?
А Рей-то, оказывается, теплый, несмотря на то, что призрак.
– Рей… ну что будет? – неразборчиво пробубнила я, легонько раскачиваясь. – Они тебя убьют?
– Это лучшее, что смогут сделать. Я был бы невыразимо благодарен за упокой неприкаянной души. Но вряд ли, знаешь, удостоюсь такой чести, – и вновь усмехнулся почему-то.
– А как они тогда собираются наказывать?
– Позволь-ка мне впервые за долгое время проявить заботу хоть о ком-то и уберечь тебя от подробностей, о которых непросвещенным знать совсем-совсем необязательно. Я, в общем-то, попрощаться зашел. Хотя, конечно, зачем сдалось тебе мое прощание…
– Вот именно, что не сдалось! – я вспылила неожиданно. – Только попробуй со мной попрощаться, непутевый! Я те дам, прощание, вернешься ко мне, как миленький, усек, да?
Маму твою… Что ж я несу-то?..
Выглядит, как ссора двух, черт возьми, влюбленных.
Рей только вздохнул.
Давно, наверное, безумно давно, его вот так просто кто-то обнимал. А неизвестность, которая призраку предстоит, хуже всякой пытки. Ненавижу неизвестность.
В сердце больно укололо что-то, и стало его отчего-то очень-очень жаль…
– Ты что, плачешь, что ли? – призрак сделал попытку отстраниться, чтоб на меня взглянуть, но ничего не вышло.
– Да нет, – вздрогнула я, – еще чего, из-за тебя плакать…
– Ну ладно, пора мне. А ты бывай, может увидимся, тебе ехать надо куда летом? Может, скоро?
– С… Да, – я кивнула медленно, – точно, в Болгарию к буле… бабуле… Через несколько дней вот.
– Тогда, может, жить будешь, хотя особо не обольщайся…
Он встрепал мои волосы и легонько чмокнул щеку.
А потом взял и растаял в моих объятиях.
А я одна стоять осталась посреди комнаты.
========== Часть 20 ==========
Черт…
Стояла, притирала глаза – сейчас до дыр дотру – и не могла понять, мне приснилось это, или что? Что вообще вот сейчас произошло?
И Рея нет. Он ушел, испарился, растворился и черт знает, что еще там сделал.
Но рядом его нет.
И этого пусто как-то. Болезненно. И непонятно ничегошеньки.
Вдруг за спиной послышался шорох, спровоцировавший у меня мини-сердечный приступ. Из-под огромного дивана – уж так бы этой махиной его и пришибла – выпорхнул целый-невредимый уголек. Значит, его карательная операция стороной обошла, пока дружка-призрака уже к ответу призвали! У, негодник!
Я схватилась за газету, так кстати подвернувшуюся под руку прямо с прозрачного, из темного стекла, журнального столика, намереваясь ей, этой газетой, хорошенько отлупасить Роню, чтоб знал, трус, как под тетушкиной мебелью отсиживаться.
– Прекрати, неугомонная, – сразу же завизжал уголек, уворачиваясь от газеты, – пощади заблудшую душу!
– И где же ты, интересно, заблудил? Под диваном, да? Са-амое место! – я-таки пришлепнула его хвост-не хвост своим смертоносным орудием, и Иероним, описывая ломаную кривую, спустился на журнальный столик и слабо взялся за пораненную часть тела маленькими лапками, вылезшими из-под одного большого черного помпона, который, в сущности, и составлял его тело.
А еще такие глаза огромные сделал и жалостливые, что я через две секунды поняла, что сама сейчас зарыдаю.
И зарыдала, опустившись на пол рядом с журнальным столиком и рукавом стирая мокрые дорожки со щек. Сквозь слезы мы с угольком еще и умудрялись оскорбляться друг на друга, как два дурака.
– Идиотка!
– Трус проклятый!
– Припадочная.
– Скотина мелкая, оджигурдевшая зараза, спиногрыз ты шибанутый!
– А… – Иероним что-то замялся от такого потока и после с садистским наслаждением выдал, – а ты из-за Рея плачешь!
А потом я взяла его на руки и принялась утешать.
***
Так незаметно протекла неделя. Но это к красному словцу. На самом-то деле эти семь дней оказались, наверное, худшими в моей жизни. Мало того, что меня могли убить в любой момент, так еще и все это время приходилось проводить в компании с несносным угольком, который меня постоянно дергал за волосы или уши щипал, поэтому несколько раз оказался пришлепнут об стенку. И сам виноват. Мне ни чуточки не стыдно.
А однажды, когда я набралась смелости на вылазку, чтоб проведать своих деревенских друзей, на обратном пути мне встретился дед Эписташка с пучком петрушки, он долго беседовал с Иеронимом о нынешней молодежи, а потом из кустов выскочила бабка Изольда или как там ее со своим сиреневым лохматым париком, натянутым на руку и гордо именуемым Офелией. Бабка огрела бедного Эписташку скалочкой и, показав мне язык, скрылась в кустах, продолжая оттуда угрожать гневом императора Адриана. Я проморгалась и, заслышав шорох уже в противоположных кустах, схватила Иеронима за хвост и утащила домой.