Дед умер молодым
Шрифт:
интересов государственных превозмочь давнюю антипатию к этому человеку.
И Джунковский — великокняжеский адъютант — в телефонном разговоре подчеркнул крайнюю срочность и сугубую официальность встречи.
— Так, видимо, завтра это будет, Владимир Федорович? А в котором часу? — спросил Морозов.
— Никак нет, Савва Тимофеевич. Его высочество приглашает вас сегодня к одиннадцати часам утра.
Последняя фраза звучала уже в тоне приказа. Морозов поморщился. Вздохнул, не забыв, однако, прикрыть рукой телефонную трубку, подумал:«Чего доброго, еще
фельдъегеря за мной
Спокойно сел в пролетку, запряженную рысаком. И вот вслед за Спиридоньевкой быстро промелькнули Никитские ворота, Леонтьевский переулок, Тверская. Подкатили к дворцу генерал-губернатора. Тут в дверях уже стоял Джунковский, как всегда по-гвардейски элегантный, как всегда дружески приветливый, будто и не было полчаса назад официального разговора по телефону.
Мимо часовых в вестибюле, мимо камер-лакеев на мраморной лестнице Джунковский и Морозов поднимались на второй этаж в кабинет генерал-губернатора.
Завидев их, Сергей Александрович чуть приподнялся - над массивным письменным столом, легким кивком ответил на сдержанный поклон фабриканта. А Савва Тимофеевич, усаживаясь в кресло, поймал себя на обидной, но, в сущности, здравой мысли: «До чего же противно выражать почтение этой надутой раззолоченной кукле. Многих Романовых случалось видеть на своем веку. И никто из них не вызывал такой антипатии, как этот. До чего же самоуверен и туп!»
Великий князь, преисполненный сознанием своей царственной значительности, говорил с частыми паузами, будто вслушивался в собственную речь.
— Пригласил я вас, господин мануфактур-советник, для беседы откровенной, как говорится, по душам.
— Я весь внимание, ваше высочество,— Морозов наклонил голову.
Генерал-губернатор раскрыл объемистую папку, вслух прочитав надпись на переплете: «Дела департамента полиции о рабочих волнениях во Владимирской губернии»,— и произнес с особой значительностью:
— Тут, как явствует из официальной статистики,
ваше Орехово-Зуево по степени неблагонадежности на первом месте, это относится как к распространению противоправительственных листовок и газеты социал-демократов, издающейся за границей, так и к конспиративным квартирам, на которых собираются тайные сходки. По напряженности крамольной деятельности, коей озабочены власти, ваше фабричное село обогнало многие города.
Великий князь глянул на собеседника вопросительно и вместе с тем негодующе.
— Не пытаюсь возражать, ваше высочество, но позволю себе напомнить: по степени концентрации фабричного народа Орехово-Зуево стоит в одном ряду с Петербургом и Москвой.
— Так что же по-вашему,— в голосе великого князя зазвучала прямая угроза; он весь как-то напрягся, расстегнул тугой ворот мундира,— обе столицы должны стать очагами беспорядков?
— Не пытаюсь быть пророком, ваше высочество.
— Еще бы!.. За подобное пророчество можно жестоко поплатиться...
— Полагаю, ваше высочество, что беседа наша в таком направлении не даст желаемых результатов.— Морозов сдерживал себя с трудом,— Смею думать, ваше высочество, что претензии властей к рабочим бессмысленно предъявлять фабриканту. Предприниматели не несут никакой ответственности за политическую
— Однако за потворство бунтовщикам хозяева могут быть наказаны наравне с самими бунтовщиками.
— Как? — изумился Морозов.— Не знал, что уже издан такой закон.
Великий князь заметно смутился, сообразив, что тут он, пожалуй, хватил лишнего. А Морозову стало очевидно, что теперь и для него, подданного империи, пришло время задавать вопросы цареву дяде.
— Чем же все-таки могу я быть полезен вашему высочеству? Чего вы хотите от меня?
— Не так уж много. Чтобы ваша фабричная администрация лишила работы всех мастеровых, уволила бы всех смутьянов, находящихся под подозрением, внушающих сомнения в своей благонадежности.
— Всего-то только? — Морозов протяжно вздохнул.— Боюсь, однако, что такая мера, незаконная по существу своему, толкнет рабочих на обращения в судебные инстанции. А суд примет решение в защиту рабочих, как это уже произошло после памятной орехово-зуевской забастовки 1885 года. Может быть и другой вариант. Подозреваемые, а таковых очень много, будут уволены. Тогда некому будет работать у станков. Вот вам экономический ущерб для всей промышленности и, значит, почва для открытого уже, революционного, выступления рабочих.
— М-да,— великий князь оказался в явном недоумении.
Морозов отметил про себя: «Глуповат все-таки наш московский верховный правитель, решительно глуп! Удивительно, до чего одинаково скроены и сшиты многочисленные сановники в разных инстанциях бюрократического аппарата империи — самоуверенные, чванливые, ограниченные».
После долгой паузы Сергей Александрович вымолвил:
— К этому еще вернемся, а сейчас поговорим о другом, господин мануфактур-советник. Война требует более щедрых пожертвований на снабжение армии, нежели те, что совершались до сей поры... Армии нужны ткани, теплая одежда, обувь. А наши господа аршинники отсиживаются в лабазах своих, жмутся, жертвуют скудно. Надо их расшевелить.
— Та-ак,— протянул Морозов,— а позвольте узнать, ваше высочество, кого вы титулуете столь презрительно: «господа аршинники», уж не российское ли торгово-промышленное сословие, к которому я имею честь принадлежать?
Великий князь оторопел. Такой тон в устах верноподданных империи был ему непривычен.
Морозов продолжал:
— Так вот, от имени этого сословия позволю себе заявить: на военные нужды отечества мы жертвовали бы гораздо больше, много щедрей, если бы были уверены, что пожертвования не будут разворованы.
— Что? Да как вы смеете, в конце концов? — вскипел великий князь.
— Смею, ваше высочество, смею как гражданин России и патриот! А про интендантов-воров вы знаете лучше меня.
Великий князь встал из-за стола, давая понять, что аудиенция закончена.
Встал с поклоном и Морозов:
– Покорнейше благодарю, ваше высочество, за оказанное мне внимание10.
И неторопливо зашагал к выходу из кабинета, затем вниз по лестнице в сопровождении Джунковского. Прощаясь с Морозовым официально, адъютант великого князя счел, однако, уместным передать поклон Зинаиде Григорьевне.