Дефектная игрушка
Шрифт:
***
Лиза не замечает, как стены плотно обступают её с четырёх сторон, не давая выйти за их пределы.
Она ориентирована на внутреннюю разгерметизацию, внешний мир её мало заботит. Тим — мебель. Она даже не может дать ему подходящее определение. Стол? Стул? Точно не кровать, несмотря на то, что они трахаются. Кровать — это Эрик. Бесспорно.
Иногда кровь той шлюхи отливает от её рук, галлюцинации рассеиваются, чувство вины задвигается поглубже. В этот момент, в тонком просвете двуполярного состояния, можно стать нормальной, обрести себя вновь, но она предпочитает
Пора бы принять факт того, что это не последнее её убийство в рядах фракции Бесстрашия. Здесь по-другому не прокатывает. Лизе нужно уходить; нужно искать другое пристанище. Она наигралась в секс с Тимом, большего им друг другу не дать. Ей больше нет места там, где она способна вогнать нож в горло невинному.
— Тим, — по двери проходится дробь стука, — открывай.
Эрик.
Лиза зажимает рот ладонью, чтобы не крикнуть что-нибудь в ответ. Она оказывается в том просвете с его приходом; она становится прежней.
Лидер стучит ещё. Лиза прокусывает фаланги средних пальцев. Он так невыносимо близко; слова в горле так невыносимо щиплют под языком, они почти на поверхности. А потом в ней раскручивается воронка, из которой вылетают все воспоминания — ревность, убийство, потеря ребёнка, — и она возвращается в свой устоявшийся сплин.
Эрик уходит, напоследок саданув по двери.
Лиза выуживает из кармана металлическую шпильку для взлома. Ей тоже пора.
***
— Я искал тебя, Тим, — Эрик встречает товарища в одном из поворотов, вжимает свою крепкую ладонь ему в плечо. Между ними всё как-то по-другому. Они оба осведомлены об этом, только продолжают молчать, делая вид, что ничего не происходит.
— Обычно в этот час ты у себя.
— Всё течёт, всё меняется, — Тим — ёбанный философ — невесело ухмыляется.
— Я бы хотел выпить, — его голос размягчает невычищенную серу в левом ухе бесстрашного, — у тебя.
— В «Вертепе» наливают то же самое, — упирается парень.
— Там наливают воспоминания, а они нахер не нужны сейчас.
— Слышишь, как звучит жалко. Тебе необходимо избавиться от ассоциаций с местами, где была Лиза.
— Сначала выпьем у тебя, потом начну свою терапию.
Тим нехотя соглашается. Он знает, чем грозит ему это согласие, но он рискует, потому что в комнате много мест, куда можно спрятаться. Лиза — не дура. Ей не нужны внеочередные проблемы с Эриком. Неоправданно высокий счёт выставляет Лидер за проступки своей «наложницы».
Эрик и Тим ни о чём не говорят. Ещё наговорятся под действием алкоголя. А пока молчание основательно утрамбовывается в горле.
— Дверь была заперта, — пространственно отмечает Эрик, подходя к комнате Тима.
— Блядь. Лиза! — лицо Тима приобретает нездоровый оттенок.
У Лидера превосходный слух и подвижный ум. Нет нужды выпрашивать повторения. Всё сходится; всё находит своё законное место в этой грёбанной истории.
Эрику хватает секунды, чтобы прострелить правую ногу Тиму из огнестрельного и надавить пальцами на место, где застряла пуля.
— Говори всё, что знаешь.
Тим тяжело дышит и не принимает правила игры. Но это не игра, хотя на кону его жизнь. Лидер
— Она всё равно ушла, — через силу отвечает Тим, сглатывая кровь в пищевод. — Нет смысла её искать, если эта дверь не удержала её. Забудь и живи дальше. Теперь в её услугах больше никто не нуждается. Ты и так всё сделал.
— Да будет так, — вторая пуля приходится на левую ногу.
***
Лиза ощущает растворяющийся холод между лопатками и больше ничего. Её глаза закрыты. Это не смерть. Не она. В голове шум скрипящего поезда, где холод отдаёт металлом. Она внутри него, этот голый металл проходится лезвием по вскрытым позвонкам; она живая добирается до поезда.
Где-то вдали чернеют плантации фракции «Дружелюбия».
Пора домой.
***
Продырявленные билборды остаются скрипеть на окраинах разбитого города, отслаивая тонкие проржавевшие куски металлических листов с ошмётками глянцевой рекламы. Утренний город с подсолнухового поля напоминает чёрное напыление аэрозольной краски на горизонте, будто его закоптил огонь — утопичный Чикаго с его плохо прощупывающимся не ритмичным пульсом слаб на фоне неувядающей природы.
Лиза следует к ветхому сарайчику, где можно разжиться травкой. Для полного умерщвления души ей нужны скрученные сигареты, забитые гарантийно забористой дрянью. За время её отсутствия во фракции «Дружелюбия» сарай осел и покосился вправо. Некрепкая деревянная дверь с широкими просветами между досок пропускает солнце внутрь постройки; через прорези Лиза знакомится с содержимым схрона — пустые стеклянные банки, строительные инструменты, брезентовое покрывало, жестяные ёмкости из-под специй, надувной матрац, детали от машины, технические планы, плесневелые корки хлеба — ерунда, по сути, хлам.
— Здесь раньше порядок был, всё лежало на своих местах, — позади бесстрашной раздаётся неторопливый голос. — Теперь разбросано, некогда прибраться, — парень разворачивает её к себе за локоть.
Молодым человеком оказывается тот «доброжелательный» альтруист, который в одну из трудных минут её жизни пожертвовал сигарет. У него волосы отдают в длину по плечи, а лоб рассекает сплетённый в классическую косичку хайратник.
— Меня припахали к общественным работам, и всё пришло в запустение.
— Печально, — невпопад отвечает Лиза (лишь бы что-то сказать, чтобы не казаться отсталой дурой).
— Не то слово, — соглашается дружелюбный, прислоняясь спиной к сараю — не наваливается всем весом, контролирует давление тела на подгнившие доски. — Такой шмон устроили, что думал, сарай с подвалом вырвут.
— Что-то искали? — она скупо улыбается, намекая на незаконность его деятельности.
— Тебя, Лиза.
Мур дёргается, словно её имя запретнее той травы в постройке. Она предавалась унынию в комнате Тима, не зная, что происходит за стенами её оцепленного одиночества.