Декамерон 2
Шрифт:
«Какая мерзость!»
Это ещё ничего. Сразу следом располагалась картина, которая чуть было не довела гостя до рвотного позыва. Рыжая девушка с обнажённой грудью, заляпанная красным, ласкала себя и безумно хохотала. Видать, сама себе нравилась. Киаф Крови, посчитал дезертир, чуть остановив на ней взгляд.
Красавица принимала кровавую ванну. В жиже, запачкавшей мрамор, плавали срезанные с невинных дев лица, глаза, уши. Альдред прикрыл рот от отвращения.
Над ней стояло два молодца и обдували её пальмовыми ветвями. У них на лицах умелый художник сумел одновременно запечатлеть и животный ужас, и вполне
— Бр-р-р…
Чуть поодаль висела картина, больше напоминавшая больной сон астронома. На ней из тьмы выплывал человек без каких-либо чётких черт. За исключением его уродства: прямо из лица, оплетая планету, росли щупальца, как у осьминога. Киаф Космоса, стоит полагать, засвеченный холодным мерцанием далёких звёзд.
Гемомантия — она же магия крови — считалась большой редкостью. Чародеи, практиковавшие её, не могли выдать подлинного разрушения и ограничивались топорными, неотёсанными заклинаниями. За Экватором тех, кому она доступна, — раз-два и обчёлся. На Западе таковых и вовсе пересчитать по пальцам одной руки.
Это одно из тех таинств, что канули в лету с приходом предпоследнего спутника. Но всё могло резко поменяться в эпоху уже Семи Лун.
А вот космомантия, если вообще была, исчезла так давно, что в Равновесном Мире её считают мифом. Согласно рекомендованным источникам. Даже вообразить её себе ни священники, ни узники Янтарных Башен не в состоянии толком.
Говорят, и на Востоке архимаги этой Ветви давно канули в небытие. Становилось жутко при мысли, что их мощи хватит раскурочить Аштум.
Чего и говорить про состоявшегося, полноценного Киафа…
В самом конце залы находилась последняя отторгающая картина. Посвятили её художники, как понял ренегат, Аиду. Серости. На ней сидел юноша в позе лотоса, развеивая зелёный туман, из которого лезли призраки и всевозможная нечисть.
Едва ли это имело хоть какое-то отношение к действительности. Только зрению онейромантов доступен истинный облик Зазеркалья. И всё же, Флэй тонко уловил намёк в произведении искусства: Киаф Сновидений черпает силы из Аида и направляет его исчадий в Материальный Мир, сея Хаос и ужас.
Колоссальная мощь, обладать которой захотел бы каждый безумец.
Из одной залы горец и гость попали в следующую. Картин здесь не было — были статуи. Антропоморфные — и тем не менее, скульпторы ваяли отнюдь не людей. Дезертир хотел было уже окликнуть слугу, спросить, что это за монстры, вырезанные в камне. Но тут явь сама дала ему ответ. Взгляд наткнулся на точную копию Граста.
Тут же всё встало на свои места. Но от этого Альдреду легче не стало.
Неволей вспоминались томные часы, когда голова Флэя пухла на лекциях от избытка знаний, осмыслить которые на лобном месте не выходило. Если верить гениям философской мысли, что зрят в корень, психологически человек тянется к упрощению.
Поэтому Свет и Тьму гармонисты изображают мужчиной и женщиной. Огнепоклонники вложили всю мудрость в уста одного Пророка, который то ли был, то ли не был. А лунариты — преклоняются перед ифритами, похожими на них самих, только лучше. С язычниками этот принцип не работал полноценно. Вот, что странно.
Действительно, дельмеи изображали Пантеон далеко не как людей, себе подобных. Они видели
Антропоморфные, но в то же время безобразные и отторгающие. Тошнотворные на вид гибриды, плоды смешения человека с бездушными тварями Аштума или кошмарами из Аида. Разобрать, кто из них кто, не представлялось возможным. И всё же, Альдред подозревал: Время — самый пугающий из хтонических монстров. Бог, который не переставал терроризировать их мир никогда.
Склонный к критическому мышлению, Альдред вынес из анализа неутешительный вывод: вполне вероятно, именно за Пантеоном стоит самая честная, подлинная религия. Теперь, повидав столько смертей и ужасов за свою жизнь, Флэй скорее поверит в них, чем в очеловеченный огонь, высшую расу или Равновесие, созданное мужчиной и женщиной.
Мир, который знал ренегат, — это обманчиво прекрасное место, терзаемое чудовищами. В том числе — Пантеоном. Самыми явственными из них.
Статуй богов оказалось на порядок больше, чем Альдред предполагал. И он не мог понять почему. Помнил же на зубок, что их не больше дюжин-двух. В особняке Ламбезиса же их явно было больше тридцати. Дезертир даже умудрился сбиться со счёта.
Тёмный зал оборвался внезапно. Слуга вывел господина во внутренний двор особняка, на край огромного лабиринта из живой изгороди. Он услужливо отставил стул, приглашая присесть. Глазея по сторонам, Альдред стушевался, но принял добрый жест.
— Пожалуйста, ожидайте, — настоятельно попросил горец — и сразу же удалился.
Ренегат сел, поставив локти на стол, вырезанный из благородного красного дерева. Из ниоткуда вышли другие слуги, начали раскладывать по поверхности керамическую посуду с затейливыми дельмейскими орнаментами. На них дезертир не смотрел, просто изучая ландшафт просторного внутреннего двора.
Фонтаны, пруды, декоративные камни, бамбуковая рощица, беседки, клумбы с экзотическими цветами, огороженный мискантус шумайский, ликорис красный с Золотого Архипелага. Скука смертная, но в совокупности и в умелой расстановке выглядело дорого-богато, даже умиротворяюще.
Выдохнув шумно, Альдред закрыл глаза и запрокинул голову назад в попытке расслабиться. Думалось ему, он тут надолго. Есть немного времени, чтобы отдохнуть и морально подготовить себя ко встрече с хозяином особняка.
Облегчения так и не наступило. Сквозь тьму смеженных век он почувствовал чей-то глумливый взгляд на своей коже. Распахнул глаза — и увидел Актея Ламбезиса. Собственной персоной. Мерзавец умилялся, видя в госте неразумное дитя. Невоспитанного поросёнка, допущенного до знатного двора забавы ради.
— Здравствуй, — вежливо приветствовал его Киаф Смерти.
Нежданно-негаданное появление хозяина не на шутку перепугало ренегата. Он дёрнулся, чуть было не опрокинувшись вместе со стулом. Только Актей и поймал его, прислонившись сзади к спинке.
— Тише-тише, — увещевал его архонт, будто отец — непоседливое, непослушное дитя. — Это всего лишь я.
Он мягко — и даже дружелюбно — похлопал гостя по плечу. Затем без лишних слов прошёл к своему стулу и уселся за него.
Альдред, оправившись, погонял задумчиво воздух во рту. С архонта не спускал глаз, до сих пор неспособный понять, с чего начать и как относиться к происходящему.