Декстер в деле
Шрифт:
Это напомнило мне о том, что я и так уже не один, или, правильнее сказать, кое-кто уже не один, а со мной.
В любом случае Риту имеет смысл предупредить, что я опаздываю. Я позвонил ей на работу, вкратце объяснил, в чем дело, и отключился, едва на том конце начался припев из обычных возгласов «О Господи!».
Минут через пятнадцать в палате объявился Чатски; за ним по пятам семенила медсестра и явно старалась ему угодить, чтобы Чатски был доволен всем — от расположения палаты до вида системы переливания крови.
— Вот она, — объявила медсестра.
—
Озабоченная медсестра еще немного потопталась возле него, затем неуверенно удалилась.
Чатски уже был у кровати и держал Дебору за руку (оказывается, я угадал: в самом деле, это было правильно — взять ее за руку).
— Что случилось? — спросил он, не сводя взгляда с Деборы.
Я выдал ему краткую сводку событий, которую он прослушал, не глядя на меня и лишь раз отпустив руку Деборы — только для того, чтобы быстренько убрать прядь волос у нее со лба. Когда я закончил рассказывать, он кивнул с отсутствующим видом и спросил:
— Что сказали врачи?
— Пока не берутся судить.
Кайл нетерпеливо махнул сверкающим серебристым крюком, который заменил ему левую руку.
— Они всегда так говорят! Еще что?
— Возможно, функции восстановятся не полностью, — добавил я. — Может, даже мозг поврежден.
Он кивнул.
— Она потеряла много крови.
Это было утверждение, а не вопрос, но я все равно подтвердил:
— Верно.
— Я вызвал человека из Бетесды, — сообщил Чатски. — Прилетит через пару часов.
Человека? Из Бетесды? Это чем-то хорошо для нас?
Понятия не имею, чем Бетесда лучше, скажем, Кливленда, разве что находится в Мэриленде, а не в Огайо.
Какой еще человек летит оттуда? Зачем? Я даже растерялся, как именно сформулировать вопрос. Мой мозг утратил обычную ледяную эффективность; я просто тупо наблюдал. Тем временем Чатски подтащил еще один стул к кровати, с противоположной стороны, так чтобы ему было удобно сидеть и держать Дебору за руку.
— Декстер.
— Что? — откликнулся я.
— Может, добудешь кофе? И пончик какой-нибудь?
Эта просьба поставила меня в совершеннейший тупик — не потому, что была дикой сама по себе, но потому, что таковой для меня прозвучала, хотя должна была показаться такой же естественной, как дыхание. Привычное мое обеденное время давно прошло, а я еще ничего не ел и даже не вспоминал о еде.
Теперь, когда Чатски озвучил ее, сама мысль о еде вызвала у меня неприятие.
Впрочем, возражать было бы еще более странно. Я встал и отправился в коридор.
— Пойду поищу чего-нибудь.
Несколько минут спустя я уже возвращался с двумя чашками кофе и четырьмя пончиками. Помедлил в коридоре, сам не знаю зачем, и осторожно заглянул в палату. Чатски склонился вперед с закрытыми глазами и так сидел, прижимая ладонь Деборы к своему лбу. Он шевелил губами, но слов было не разобрать из-за гула и клацания систем жизнеобеспечения. Молился? Вообще странно. Может быть, я знал его не слишком хорошо, но то, что все же знал, не очень-то вязалось с образом человека, который
— А, привет. Что нашел?
Я передал ему чашку кофе и два пончика. Кофе он сграбастал правой рукой, а крюк продел в отверстия пончиков.
— Спасибо.
Потом зажал кофе между колен и пальцем подцепил крышку. Пончики болтались у него на крюке — так он от них и откусывал.
— Гмм, — прочавкал Чатски. — Не успел поесть. Ждал, когда Дебора позвонит, думал к вам приехать пообедать…
Он опять откусил пончик и стал жевать в тишине, изредка прихлебывая кофе. Я воспользовался этой возможностью доесть свою порцию. Дальше мы просто сидели и смотрели на Дебору, как будто это была наша любимая телепередача. Время от времени какой-нибудь аппарат вдруг странно щелкал, и мы оба одновременно дергались. Но ничего не менялось. Дебора так и лежала с закрытыми глазами, дыша тяжело и прерывисто, словно Дарт Вейд ер под аккомпанемент кислородной маски.
Прошел по меньшей мере час. Чатски не плакал, однако выглядел измученным, серым и вообще хуже, чем обычно. Хуже было, только когда я спас его от того типа, который отхватил ему руку и ногу. Да я и сам, наверное, смотрелся не особенно, хотя меня это обычно не волнует. Если честно, я вообще редко о чем беспокоюсь; планирую — да, забочусь, чтобы все шло как нужно в особые вечера отдыха, но беспокойство — это ведь скорее эмоциональное занятие, нежели рациональное.
Сейчас, как ни странно, Декстер волновался, и этому оказалось на удивление легко научиться. У меня получилось сразу же: еще чуть-чуть — и ногти буду грызть от беспокойства.
Разумеется, она поправится. Поправится ведь?
Слова «судить пока рано» постепенно приобретали более зловещий смысл. Можно ли им вообще верить?
Наверняка существует какой-то порядок, стандартный медицинский протокол, процедура уведомления ближайших родственников о том, что их любимый человек умирает или вот-вот станет овощем. Надо начать с предупреждения, с того, что что-то может пойти не так, что «судить пока рано», а потом, постепенно, выложить им, что все окончательно, навсегда стало «не так».
Но разве нет закона, требующего от врачей говорить в таких случаях правду? Или это все сказки?
Существует ли вообще правда, в медицинском смысле? Я ничего не понимал в этом совершенно новом для меня мире, который мне уже заранее не нравился. Что бы ни было в нашем случае «правдой», о ней «судить пока рано», оставалось только ждать… Я, на удивление, до сих пор и не представлял себе, что это так сложно.
Когда в животе вновь заурчало, я решил, что уже вечер, однако взгляд на часы подсказал, что еще только без нескольких минут четыре.