Дела Разбойного Приказа-6королев Тюдора. Компиляция. Книги 1-12

Уэйр Элисон

– Цыть, ироды! – прикрикнул на них Яков и только уже после ответил: – Нет, никого не было. А кого ты ждал?

– Да никого как будто бы, – сказал Маркел, встал и сказал, что надо и в самом деле сходить на поварню, и вышел в дверь. А там спросил у сторожа, куда надо идти, и пошел туда, куда сказал сторож.

Дальше Маркел шел и думал, что Авласка не пришел к нему, хоть он ему и наказывал. Не то чтобы Авласка был ему нужен, думал еще дальше Маркел, а просто, думал, как бы это ему, то есть Авласке, местные не накостыляли по шеям за то, что он опять снюхался с московскими. А то и вообще как бы они его не закололи бы насмерть для пущей для других острастки. Вот о чем он тогда думал, пока шел на поварню.

А

на поварне уже почти никого не было, был только кухарь и его жена, толстая злобная баба, которая с очень большой неохотой, и то только когда кухарь на нее уже прикрикнул, поднесла Маркелу стылых щей и хлеба два ломтя и квасу. Маркел поискал ложкой в миске, но мяса не нашел и рассердился. Ел и думал: как в тюрьме. Кухарь ушел куда-то по своим делам, а его жена не уходила, стояла, сложив руки на груди, и смотрела прямо на Маркела, наверное, хотела его сглазить, то есть чтобы он хотя бы поперхнулся, а еще лучше подавился бы. Маркел терпел это, терпел, а после перестал терпеть, посмотрел на эту бабу и сказал:

– Чего так на меня смотришь? Хочешь чего сказать? Или назвать кого? Или сама повиниться?!

– Чего? – переспросила нараспев эта баба очень сердитым голосом.

– Повиниться, говорю, желаешь? – строго спросил Маркел, облизывая ложку. – Ты Битяговского убила, а?! Кочергой по голове! Ты, говорю?!

– Ирод! – сказал баба очень гневным голосом. – Что ты такое плетешь?! Тьфу! Да не стану я с тобой язык чесать!

– Э! – сказал Маркел уже намного веселей. – Это будет не тебе решать! А вот скажу, чтобы тебя завтра к кресту подвели, и подведут! И поцелуешь его! И будешь язык чесать, как говоришь, или Ефрем его тебе почешет! Потому что целовала крест и молчать не моги!

– Крест! Целовать! – громко вскрикнула баба. – Это вы можете, московские! Совсем там в своей Москве последний стыд потеряли! Малых детей заставили крест целовать! Да где это такое видано, чтобы малые крест целовали?! Даже при покойном государе, до чего уже крут был, и то такого не было!

– Но, но! – грозно сказал Маркел. – Много ты себе позволяешь, негодная баба! Не тебе это решать! А сказано, что целовать, и поцелуют! А то, что малые целуют, ну и что? Они что, разве не крещеные, им это что, не в радость крест поцеловать? А то, что малые, так ведь и малое дитя убить – это тебе было как?! А кто-то же убил! И затаился! И нет его нигде! А государь в Москве, старший брат вашего царевича, благоверный и христолюбивый государь Феодор Иоаннович мне, провожая сюда, говорил: грех, Маркелка, а меня зовут Маркел, грех, Маркелка, деток к кресту приводить, да только привести всех всё равно, только дознайтесь до правды! Вот чей это завет, понятно, баба?! – грозно закончил Маркел. И вдруг еще быстро прибавил: – Дай мяса, пока сама жива!

Баба аж вздрогнула, но покорилась, пошарила сбоку в печи и подала Маркелу еще одну миску, еще теплую, и в ней был кусок мяса с гречневой кашей.

– Вот! – радостно сказал Маркел. – Давно бы так. – И заулыбался, и так, продолжая улыбаться, он сперва съел мясо с кашей, после доел щи, после допил квас, а оставшийся хлеб взял с собой и, уходя, еще подмигнул той бабе, которая на него уже не смотрела, потому что ей это было противно.

А Маркел в очень веселом виде вернулся к себе, снял сапоги, лег на свою лавку и стал поглядывать на стол, а там продолжалась игра. Было уже не так светло, как раньше, зерна были видны уж не так хорошо, и поэтому за столом то и дело начинали спорить, сколько зерен выпало, и уже даже начали нет-нет да один на другого покрикивать. Маркелу это скоро надоело, и он сказал:

– А говорят, что есть тут один человек, который сам видел, как Осип Волохов зарезал царевича, вот как!

Эти за столом сперва просто замерли, а после переглянулись между собой, и тогда уже Яков сказал:

– Это

Максимка Кузнецов, так, что ли?

– Ну, так, – сказал Маркел почти с досадой.

– Так про него кто не знает! – сказал Яков. – И он у нас на завтра записан. Завтра увидишь, что он видел, – сказал Яков дальше, а сам взял в руку стаканчик. – Приведем к кресту, и там увидим. А нет – укоротим язык! – И бросил кости, и аж засмеялся, потому что очень славно выпало, так называемое «с пудом», то есть шесть и пять.

Вот какая там тогда пошла игра, то есть никому сразу не стало дела ни до самого Маркела, ни до его слов.

Так же и Маркел больше ничего не стал говорить, а просто лежал на лавке, положив шапку под голову, и думал о том, что он за тот день нового услышал. А после встал, вышел во двор до ветру, а после вернулся и по дороге, в сенях, взял у сторожа тюфяк и полушубок накрыться, после чего сложил себе добрую лежанку и спал, как малое дитя, до самого рассвета крепко-крепко.

15

Назавтра была Троица, то есть воскресенье и праздничный день. Но розыска никто не отменял же. Да и какого розыска! Поэтому они утром поднялись и, помолясь, перекусили, а после сразу пошли к красному крыльцу, к столам. Народ там уже стоял, собравшись, и там же уже были люди Битяговского – это из тех, которых тогда не убили. Тогда они поразбежались кто куда и кто где попрятались, а вот зато теперь важно расхаживали взад-вперед и грозно поглядывали на толпу. А толпа робко помалкивала. Там же были и стрельцы, десятка с три, не меньше, и там же был их стрелецкий голова Иван Засецкий, который, завидев Маркела, благостно кивнул ему, а Маркел также кивнул ему в ответ. Илья с Варламом сели с краю левого стола и приготовились записывать. Маркел встал там же, рядом. Сверху робко зашумели и задвигались. Это, посмотрел Маркел, из терема вышли Шуйский с Вылузгиным (а Клешнина тогда не было) и стали спускаться к столам. Стрельцы же стали оттеснять народ, и ближние бы оттеснились с радостью, да шибко напирали задние, поэтому стрельцам пришлось непросто, но они все же пересилили и оттеснили народ. Шуйский с Вылузгиным сели, пошептались, после Вылузгин обернулся и почти неслышным голосом обратился к стоявшему у него за плечом Якову. Яков кивнул и велел подать Максимку Кузнецова – это было уже слышно сказано. Да и тут еще Овсей громко называл его:

– Максимка Дмитриев сын Кузнецов, есть такой здесь?!

Из толпы вышел высокий худой человек очень испуганного вида и сказал, что это он. Овсей поманил его. Максимка подошел к столу. Парамон дал ему крест, и Максимка сперва приложился к нему губами в самое скрещение (а не в подножье или мимо, как иные порой делают), а после приложился правым глазом, после левым, и только уже после сказал, что он, Максимка, целовал сей крест сам за себя без принуждения и в этом иске в первый раз и что как истинный Бог свят, так и чисты будет слова его, ну и так далее, и после отдал крест. Тогда Вылузгин спросил, кто он такой и как он здесь оказался. На что Максимка ответил, что он Максимка Дмитриев сын Кузнецов и что он служит сторожем в здешней церкви Преображенного Спаса. Тогда Вылузгин спросил:

– А где ты был, Максимка, когда эта ваша здешняя беда тогда случилась?

– Здесь же и был, – сказал Максимка. – На дворе.

– И что ты видел? – спросил Вылузгин.

– Вижу, идет Суббота Пропотопов, идет очень быстро, прямо на меня, и кричит: ты почему, скот, не на месте? А ну беги к себе и бей в набат! И я побежал. И ударил.

Вот что сказал тогда Максимка. Маркел растерялся. Как же так, подумал он, боярин же вчера совсем не это говорил, и посмотрел на Вылузгина. А Вылузгин смотрел на Маркела, и теперь он ему подмигнул, непонятно, с каким смыслом, и опять повернулся к Максимке, и грозно спросил у него: