Дела семейные
Шрифт:
— Что случилось, Джехангир? Родители знают, что ты здесь?
Я покачал головой и сказал ей, зачем отправился в «Приятную виллу». Когда я пересказывал, что говорил доктор Тарапоре, ее лицо сделалось печальным.
— Честно говоря, я забыла про обещание.
Я повернулся, чтобы уйти.
— Подожди, я рада, что ты пришел. Дай мне одну минутку.
Она поговорила с дирижером, потом исчезла в глубине сцены и вернулась со скрипкой в футляре. Я думал, не собирается ли она спрыгнуть со сцены, — сцена высокая, а она на высоких каблуках. Но она прошла в угол, где оказались ступеньки,
— До завтра!
Шагала она очень быстро, мне пришлось бежать трусцой, чтобы не отстать. Она остановила такси, а поскольку мне деньги дали только на автобус, я предупредил ее. Она улыбнулась, сказала, что у нее есть с собой деньги, и велела шоферу ехать в «Приятную виллу».
— Но, тетя Дейзи, мы там больше не живем!
Я решил, что она впопыхах забыла про это.
— Знаю. Но мне нужно переодеться.
Я потихоньку осмотрел ее наряд: светло-коричневые брюки и бледно-желтая блуза с длинными рукавами, которые она подвернула до локтей. Я испугался, что мы задержимся, нужно ведь скорее ехать к дедушке, и сказал, что она очень красиво одета, не нужно переодеваться.
— Спасибо. Но мне надо одеться соответственно.
Она попросила таксиста подождать, и мы пошли к ней. Я сидел в большой комнате, а она скрылась в другой. В комнате было полно нот, целых три пюпитра разной высоты и еще две скрипки. В комнате было неприбрано, но я здесь успокоился.
Через несколько минут я услышал стук ее каблуков. Тик-ток, будто очень громко тикают часы. Я повернулся навстречу ей — я никогда не забуду, как она была одета. Длинная черная юбка, очень красивая, и черная блуза с длинными рукавами, сшитая из ткани, в которой что-то мерцало, как звездочки. И черные туфли. На шее у нее была нитка жемчуга.
Я узнал этот наряд — она так одевалась на важные концерты Бомбейского симфонического оркестра, а я смотрел с балкона, когда она выходила со скрипкой в футляре и садилась в такси. И всегда думал, что она великолепна, как журнальная картинка.
А теперь она так оделась ради дедушки. Она была самая потрясающая леди, которую я видел в жизни. У меня стоял комок в горле. Мы сели в такси, и она велела водителю побыстрей ехать в «Шато фелисити».
Дверь резко отворилась. Отец выглядел не на шутку встревоженным.
— Ты где был? Заставил нас волноваться в такое время!
Но тут отец заметил тетю Дейзи. Ее ослепительный туалет произвел впечатление.
— Прошу вас, входите. И извините нас. Он что, вытащил вас с важного выступления?
— Но это и есть мое важное выступление, — ответила она. — Вы проводите меня?
Мы пошли в дедушкину комнату, где все собрались. Мама сидела у дедушкиной постели, держа его за руку. Рука почти не дрожала. Дядя Джал и Мурад стояли позади маминого стула. Махеш ерзал на своей табуретке в углу, маясь оттого, что ничего не должен делать с больным.
Мама оглянулась и, увидев тетю Дейзи, стала, так же как папа, извиняться за мою настырность.
— Что вы, я же дала слово, — вот и все, что она сказала.
— О, Дейзи! Бедный папа, не думаю, что он даже видит вас.
— Не имеет значения.
Она отошла в сторонку, тихонько настраивая скрипку. Я видел, что
Она подошла к изножью больнично-белой кровати, блистая своим черным туалетом. Я помню, как торжественно она поклонилась дедушке, прежде чем начать. Махеш смотрел на нее во все глаза; у него наверняка никогда еще не было пациента, которому играла бы на скрипке роскошно одетая дама. Папа шепнул мне на ухо, что это «Серенада» Шуберта. Я знал эту вещь — тетя Дейзи много раз играла ее дедушке. Она закрыла глаза. Я же держал свои широко открытыми, я хотел видеть и слышать все вокруг.
Возможно, то было настроение в комнате, но, по-моему, она никогда еще не играла так прекрасно. Я смотрел на дедушку и чувствовал, что он слышит музыку, потому что видел удовольствие на его лице.
Потом тетя Дейзи стала играть «Колыбельную» Брамса, которую дедушка очень любил. Отец прошептал, что пел ее нам с Мурадом, когда мы были маленькими, что ее когда-то исполнял Бинг Кросби, и эту песню пел ему его отец. Он еле слышно напел слова: «Сладко спи и доброй ночи…»
Тетя Дейзи услышала и резко повернулась к нему. Я думал, она сердится, но она сказала:
— Громче.
Отец поднялся на ноги и запел; я видел, как по его лицу побежали слезы. Мама тоже плакала.
— Простите, — сказал отец, закончив песню, и достал носовой платок.
Тетя Дейзи играла больше часа, пока не пришел доктор Тарапоре, который утром обещал зайти. Тетя Дейзи закончила любимой дедушкиной «О как вас люблю я, — в то утро сказали вы мне». Сыграв ее, она помедлила минуту, снова поклонилась и уложила скрипку в футляр.
В комнате стояла тишина. Нарушил ее доктор, заявив, что хочет осмотреть дедушку. Доктор измерил ему давление; казалось, что доктору, как Махешу в углу, было необходимо чем-то занять себя. Манжетка на дедушкиной руке надулась, когда доктор накачал резиновую грушу. Ртутный столбик поднялся, поплясал вверх-вниз. Потом воздух был выпущен, и доктор сказал маме, что профессор весьма спокойно отдыхает.
Доктор немного посидел с нами, перебросился несколькими фразами с дядей Джалом и отцом, похлопал нас с Мурадом по спине, ободряюще улыбнулся. Затем он собрал свой чемоданчик и пожал руки всем, включая Махеша в углу. Последнее, что он сделал, — обеими руками взял дедушкину руку и прошептал:
— Доброй ночи, профессор.
После того как отец проводил доктора, тетя Дейзи сказала, что хочет поделиться хорошей новостью. Она обращалась к дедушке и держалась так, будто беседует с ним, а он ее слушает. Он был прав, говорила Дейзи, ее желание исполняется — она будет играть концерт Бетховена с Бомбейским симфоническим оркестром в Национальном центре искусств.
Родители поздравили ее. Дядя Джал приблизился, будто желая пожать ей руку, но смутился и попятился.
Она сообщила нам дату и достала из сумочки пригласительные билеты. Пересчитав нас, протянула пять билетов. Тут Джал выдвинулся вперед, сказал, что придет непременно, взял билеты у нее из рук и спрятал их в карман.
Тетя Дейзи защелкнула сумочку, поцеловала дедушку в щеку и отбыла.
Рано утром отец пришел будить меня. Дедушка умер.
— Пойдем, — сказал отец.