Дела семейные
Шрифт:
Она встала слева от дирижера, подняла скрипку к подбородку, настроила. Дирижер подал знак оркестру, и музыканты взяли одну ноту. Дирижер, видимо, остался доволен звучанием. Он поднял палочку и кивнул тете Дейзи. Концерт начался.
Я почувствовал огромную гордость, когда она стала играть свое соло. Для меня то был самый волнующий момент. Я уверен, что мы с дядей Джалом аплодировали громче всех остальных в зале.
После концерта, после бисирования дядя Джал предложил поздороваться с тетей Дейзи. Мы влились
Тетю Дейзи окружило множество людей, они наперебой говорили: поздравляем, великолепная интерпретация, такая свежая и энергичная. Ей дарили цветы. Мы стояли в сторонке, ожидая своей очереди.
Она заметила нас, выбралась из кольца окружавших ее людей, пожала руку дяде Джалу, обняла меня.
— Вам понравилось? — спросила тетя Дейзи.
Я улыбнулся и кивнул, хотя хотел сказать ей что — нибудь, а не молчать, как маленький. Мне хотелось ей сказать, что впервые после смерти дедушки я чувствую себя счастливым.
Дядя Джал преодолел свою застенчивость настолько, что выразил восхищение концертом, но после этого замолчал опять и только смотрел на тетю Дейзи с нескрываемым восторгом.
— Очень мило, что вы пришли на концерт, — ответила она, собираясь вернуться к поклонникам.
Сейчас или никогда!
— Ничуть, — сказал я, — очень мило, что вы нас пригласили и доставили нам такое удовольствие.
Тетя Дейзи просияла; я видел, что мой ответ обрадовал ее. Она и дядя Джал немного поговорили. Она спросила, не хочет ли дядя Джал сходить на другой концерт — у нее есть пригласительные на что-то под названием «Большой балет». Дядя быстро сказал: «Да!»
Я был разочарован, что она не позвала меня, но я понимал, что будет лучше, если они будут на концерте вдвоем. И не сомневался, что это и маме понравится.
Уже уходя, она неожиданно остановилась.
— Вы знаете, сегодня перед выходом на сцену я думала о профессоре Вакиле. Я представила себе, что он сидит в зале.
Я хотел сказать, что я тоже думал о дедушке. Но подумал, что она знает.
ОТЕЦ ЗАСТУКАЛ Мурада, когда тот целовался с девушкой на лестнице. Он входит чернее тучи и объявляет новость маме, которая спешит выяснить, из нашего ли дома девушка и знаем ли мы ее.
— Она не из парсов, — обреченно отвечает отец и выходит из комнаты.
Мама бежит за ним, встревоженно спрашивая, был ли у него разговор с Мурадом, чем закончился и не нужно ли отцу его лекарство от стенокардии?
— Я не желаю доставлять парджатке, иноверке, удовольствие видеть, как я ссорюсь с сыном. У него хоть хватило совести уйти, когда он меня заметил. Но погоди, пусть он только домой вернется!
Угрожающий тон пугает маму перспективой грандиозного скандала. Следующий час она проводит на кухне, чистит и нарезает овощи, готовит обед, нервничает и качает
Она входит в гостиную, а дядя Джал складывает газету и уходит к себе. Я чувствую, как маме хочется сказать: «Не уходи, это же и твой дом!» Но она решает промолчать.
— Ну, так что скажешь? — начинает отец, когда Мурад входит.
— О чем? — невинно вопрошает Мурад.
— Та девушка. Кто она?
— О, ты про Анджали — она из нашего колледжа. Мы дожидались друзей.
— Ты всегда целуешься с девушками в ожидании друзей?
Тут, спохватившись, отец понижает голос. Он садится на диван, указывает Мураду на кресло напротив.
— Я не хочу, чтобы мы кричали друг на друга. Это очень серьезно, и я прошу внимательно слушать меня. Эта дружба…
Он откашливается, подыскивает слова.
— Твоя связь с этой девушкой невозможна.
— Какая связь? — Мурад смеется. — Я же сказал, мы просто дружим.
— Девушка, с которой так целуются, не может быть просто другом! Или у тебя с ней роман, что недопустимо, или ты с ней просто развлекаешься, что уже совершенно недопустимо.
— Она тоже развлекается.
Отец хватается за голову.
— Ребенок думает, что игра со спичками — это развлечение. Но мы-то не можем допустить этого. Твои отношения с ней ни к чему не приведут, счастливого конца не будет.
— Мы не думаем о таких вещах, о’кей?
— Видишь? — взывает отец к маме. — Он слышать ничего не желает! От мелочей до серьезнейших вопросов — он ни слова выслушать не хочет!
И снова принимается за Мурада.
— Я предупреждаю тебя: здесь не может быть компромисса. Нормы, законы нашей религии абсолютны, эта индуска не может быть твоей девушкой.
— Это просто предубеждение.
— Ничего подобного. Мой лучший друг был маратх, Вилас Ране, писец. Помнишь, он давал мне книжки с картинками для тебя, когда ты был маленький? Дружить можно с кем нравится, с человеком любой расы или религии, но серьезные отношения, брак, подчинены другим законам.
— Почему?
— Потому, что мы — чистая персидская раса, уникальное явление на этой планете, а смешанные браки разрушают ее.
— Ты считаешь, что ты выше других?
— Ниже или выше — вопрос не в этом. Чистота есть добродетель, которая заслуживает того, чтобы ее сохранять.
Теперь Мурад обращается к маме:
— Видишь? Доказательство того, что он фанатик. У Гитлера были те же идеи насчет чистоты, и смотри, что вышло.
Отец выходит из себя. Больше из-за обиды, чем из — за Мурадова упрямства. Отец кричит, стучит кулаком по чайному столику, жалуется на боли в загрудине и, наконец, в изнеможении откидывается на спинку дивана. Он жалобно бормочет: