Делай, что должно
Шрифт:
— Ты смотри-ка…
И со следующего дня снова рисовал, перешучивался с соседями по палате, заметно повеселев.
С декабря город засыпало снегом. По утрам дневальная общежития, где жили медсестры, будила подруг командой: "Лопаты к бою!" За ночь сугробы наметало аж до середины окон первого этажа, входную дверь приходилось откапывать. Общежитие было маленьким, деревянным, в два этажа. Печные трубы на его крыше торчали чуть накренившись в разные стороны, похожие на заячьи уши.
Весь декабрь жадно читали сводки, чем ближе к концу года, тем чаще сообщалось об освобожденных городах. Мелькали незнакомые Раисе
После смены слушать радио собирались в маленькой комнатке, примыкавшей к лаборатории, там хранились устаревшие, но не списанные книги и старые истории болезней, чуть не с сорокового года. Как-то само собой, без указаний, да и скорее без ведома начальства, это место стало негласным клубом для младшего и среднего персонала. Где можно было, разумеется, в свободное время, попить в тишине кипятку, отдохнуть, даже подремать между сменами.
Здесь сохранился каким-то чудом довоенный еще уют. В двух старых ведрах росли огромные фикусы, мягко светила зеленая лампа. Начальник лаборатории Зинаида Львовна, невысокая сутулая женщина лет сорока, заполняла бесконечные журналы учета, кипятила на спиртовке чайник. Тут же готовились к новому году: лесхоз обещал столько елок, чтобы не только в вестибюль и актовый зал поставить, но и в каждой палате хоть по нескольку веточек. На спиртовке оплавляли концы использованных ампул, вставляли проволочную петельку — получались почти настоящие елочные игрушки.
Праздничные хлопоты Раису не занимали, от самодеятельности она без особого труда уклонилась, благо желающих и так было хоть отбавляй. Слишком все это напоминало тот, прошлый новый год. Тоже елки. Тоже игрушки из чего нашлось. Такие же крахмальные розочки из марли на колючих ветках. Надежда на лучшее. Где сейчас те, с кем встречала она сорок второй? Где севастопольские Ромео и Джульетта? Сердце щемит, как вспомнишь…
А в коридорах уже пахнет хвоей и на елке на первом этаже серебрятся настоящие елочные бусы, кто-то из дома принес. Концертов вышло целых два — один свой, другой, тридцать первого — делегация из филармонии приехала.
Под елкой в вестибюле восседала гадалка, чернявая, бойкая, в пышных юбках, из-под которых торчали полосатые штанины больничной пижамы. Огромные серьги, вырезанные из консервной банки, приклеены к ушам пластырем. Она прятала под пеструю шаль загипсованную левую руку, но одной правой ухитрялась ловко тасовать карты да так, что карточный веер в худых пальцах то уменьшался, то рос. Гадалка всем предсказывала будущее в новом году, предсказания были местами не совсем приличные, но такие, что все покатывались со смеху.
— Ай, молодой-красивый, позолоти ручку! Всю правду расскажу, — скороговоркой тараторила гадалка, пряча за карточным веером пробивающуюся сквозь грим щетину на щеках.
— Когда война кончится, что с Гитлером будет?
— Все скажу, милый, все скажу. Накалят лом на костре да и в зад ему загонят. Холодным концом!
— А почему холодным-то?
— А чтоб не вынуть было!
Гадалка показывала фокусы с картами, ловила их из воздуха, снимала с елки, вытаскивала у зрителей из-за ворота. В руке ее маленький деревянный шарик превращался в папиросу, которую она тут же прятала в складках шали, из-под черного кудлатого парика из шерстяных ниток выуживалась за хвост тряпичная
Зрители хохотали:
— Ай, Кузнецов, ну артист!
— Да что артист, — отмахивалась гадалка. — Я пока лежу, всю квалификацию потеряю. Где мне здесь как следует руку разработать? Мы такой номер на гастроли в сорок первом работали. "Два Кузнецовы два — полет под куполом!" Жене одной не летается, а я теперь как буду, со сломанным-то крылышком? Совсем что ли в фокусники податься? Не согласен! Вон, письмо получил, Епифанов, коверный наш, "звездочку" получил за разведку, такого "языка" притащил — штаб фронта ахнул! А я… Да что там, от нашей труппы небось остались один директор да лев, если жив. Он у нас старенький.
— Кто, лев или директор?
— Оба… — “гадалка” на секунду даже потеряла всю профессиональную веселость.
Раисе Кузнецов нагадал "жениха высокого, красивого, с усами как у Дениса Давыдова". Она спросила, смеясь, не из партизан ли будет. И получила ответ, что непременно из партизан, на Брянщине их много, а вы оттуда. Марецкому был дан совет купить шило: всяко пригодится, если не дырку под орден сверлить, то уж дырку в ремне вертеть — точно, потому что кормить в тылу вряд ли будут лучше.
Вечером тридцать первого декабря, когда у Раисы и Наташи Борисовой рабочая смена уже кончилась, Марецкий поймал их обеих на улице.
— Дорогие коллеги, Я… я вам как раз хотел сказать, — он смутился, как всегда смущался, — Вы же сегодня не дежурите, так?
— Так, — кивнула Наташа, — а что хочет нам сказать товарищ военврач третьего ранга? Что его оставили на отделение в новый год?
— Н-нет, — тот улыбнулся и расцвел румянцем, — я хотел сказать, что заступаю на сутки завтра. И потому, дорогие коллеги, а поедемте прямо сейчас встречать новый год ко мне. Прошу вас, Наташа, Раиса Ивановна, пожалуйста. Честное слово, я безо всякой задней мысли. Даже начальство в курсе. Не возражает. У меня, можно сказать, самая большая радость в этом году. И я вас непременно хочу познакомить…
— И кто же она? — улыбнулась Наташа.
— Да не она, а он. Мой товарищ еще по Минску. Вы мне не поверите, да я и сам себе не верю. Я вам быстро расскажу, чтобы вы не замерзли! Словом, позавчера нас, молодых врачей, везут на общую лекцию в институт, а оттуда — в образцово-показательный госпиталь на… кажется на улицу Чернышевского, я никак Саратов не запомню до конца. Словом, показывали успешные случаи излечения ранений суставов. Вот, говорят, обратите внимание, полное восстановление подвижности колена. А я смотрю — и глазам не верю! Для кого “полное восстановление”, а для меня Аркаша Морозов. С сорок первого не виделись! Такое дело, — от избытка эмоций он взмахнул руками, зацепив росшую у ворот рябину и облако снежной пыли окутало всех троих. — Я к нему, ты ли это, наш “днем и ночью кот ученый”? А я, говорит, сижу и думаю, когда же ты меня вспомнишь. И смеется. Словом, ему через неделю комиссия — и опять на фронт. Он на санлетучке работал. А тут новый год… Словом, я иду к нашему начальнику госпиталя, уже заранее готов получить нагоняй, и прошу войти в положение, позволить новый год встретить. А он взял и разрешил. Только чтобы завтра к девяти утра здесь как штык. Я набрался храбрости: можно попросить еще за двух коллег, которые не на смене, Борисову и Поливанову. Он подумал, ну ты, говорит, хитёр. Ладно, Поливанова — человек фронтовой, она вам увлекаться не даст. Идите.