Дело, которому служишь
Шрифт:
– Людмила.
– Вот-вот, Людочка. Сколько ей?
– Два года, третий.
– Славная девчушка. Видел их в воскресенье на прогулке с Марией Николаевной. Ну, до свидания.
Прежде чем войти в дом, Полбин постоял минуту у крыльца, обдумывая, как и что оказать Марии Николаевне по поводу предстоящей командировки. Неизвестно, надолго ли, но она остается одна с двумя детьми. Мать умерла полгода назад.
Вечернюю тишь прорезал громкий гул мотора, донесшийся с аэродрома. Опробуют, готовятся...
Он решительно поднялся на крыльцо.
Мария Николаевна сидела у настольной
Полбин взял стул, придвинул его к детским кроваткам. Он почти всегда, если возвращался поздно, долго смотрел на спящих детей. Но стула в этих случаях не брал, стоял, ухватившись руками за прутья кровати.
– Ваня, - тихо позвала жена.
– Уезжаешь?
Он резко повернулся на стуле и, увидев ее лицо, понял: ничего придумывать и ничего откладывать не надо. Но ответить попытался шутливо:
– Нет, не уезжаю. Улетаю.
– Когда?
– с тревогой спросила она. Он подошел к ней и обнял.
– Точно не знаю. Но еще не завтра.
– Чемоданчик укладывать?
– Да.
Наверное, у всех летчиков Забайкалья, - да и только ли Забайкалья?
– были такие чемоданчики. Укладывать их недолго. Пара белья, запасная гимнастерка и брюки хранятся в чемоданчике постоянно. Остается только бросить туда полотенце, умывальные принадлежности да еще, может, недочитанную книжку.
Мария Николаевна достала из-под письменного стола чемоданчик и открыла замки.
– Я сам, Манек, - сказал Полбин, - дай-ка.
Он быстро проверил содержимое чемодана, аккуратно, чтобы не помялась, положил гимнастерку. Полотенце с вышитыми в уголке инициалами "И. П." лежало тут же. Книги? Книг хочется взять побольше. Конечно, самые необходимые, специальные. Не может быть, чтоб там не нашлось времени для чтения - в нелетную погоду, например. А где это "там"?
Он хотел попросить Машу, чтобы она достала с полки книгу Лапчинского по тактике авиации, но, посмотрев на жену, не произнес ни слова.
Мария Николаевна стояла лицом к окну, задумчиво смотрела в черноту ночи и тихо говорила:
Сокол ты наш сизокрылый,
Куда ж ты от нас улетел?
Некрасов! Сколько лет не вспоминались эти стихи! Пожалуй, с тех пор, как он прочел их в черниговской квартире Пашковых. Почти семь лет. Но у Некрасова, помнится, сказано: "Голубчик ты наш..."
– Манек, первая строчка не так...
Будто не слыша, Мария Николаевна закончила:
Пригожеством, ростом и силой
Ты ровни себе не имел...
Он вскочил, взял жену за плечи и повернул к себе. В ее глазах стояли слезы.
– Манечка, родная, не надо, - заговорил он, целуя ее губы, щеки.
– Не надо грустных стихов. Они ведь, как тогда сказала Антонина, написаны в прошлом столетии...
Она улыбнулась, не вытирая слез:
– Я тебя первый раз на войну провожаю. И не знаю, сколько еще придется. Можно мне немножко погрустить?
Глава IV
На карте этот участок земли окрашен
Озеро называется Буир-Нур, а река, в него впадающая, - Халхин-Гол.
На карте нет только одного: солнца. Оно жжет немилосердно от зари до заката. Едва только выглянет из-за горизонта раскаленный шар, как от ночной прохлады не остается и следа. Будто открывается дверца гигантской печи, и горячая волна, хлынув, растекается по земле. Никнут жесткие степные травы; как сухие лишаи, блестят под солнечными лучами частые пятна солончаков; нагретый воздух колеблется зыбким маревом, и если посмотреть на стоящие вдали самолеты, то кажется, что они плывут по неглубокой воде.
Аэродромы скоростников и тяжелых бомбардировщиков расположены по соседству. Над степью здесь поднимается холм с очень широким, в несколько километров, основанием. Вершина его ровно срезана и образует гладкую, как стол, поверхность. На этой просторной площадке целый день сонно стоят накаленные солнцем четырехмоторные гиганты ТБ. Они летают ночью.
В низине, там, где сходит на нет пологий скат холма, - аэродром скоростных бомбардировщиков. СБ летают днем, и поэтому на аэродроме жизнь не затихает ни на минуту. Вдоль стоянок медленно передвигаются пузатые, налитые бензином заправщики с закинутыми на круглые спины шлангами. Автостартеры на полуторках переезжают от самолета к самолету, сцепляясь своими длинными хоботами с храповиками винтов. Запустив мотор, стартер быстро, будто в испуге, откатывается назад...
Во время короткой передышки Полбин сидел в тени крыла самолета и, отбиваясь от назойливых комаров, тучами висевших в воздухе, читал красноармейскую газету. На первой странице, под заголовком, крупным шрифтом в три строки был напечатан призыв подписываться на Государственный заем третьей пятилетки. Постановление Совета Народных Комиссаров о выпуске займа было помещено в левом верхнем углу листа, над сводкой из района боевых действий за тридцать первое июля и второе августа.
Полбин перевернул страницу фронтовой двухполоски. Еще одно постановление Совнаркома и ЦК ВКП (б) "О приусадебных участках рабочих и служащих, сельских учителей, агрономов". Под этим рубрика "За рубежом" и тревожный крупный заголовок: "Переброска германских войск к французской границе".
Подошел Пашкин, заглянул через плечо в газету.
– Мир и война, - сказал он, вытирая смоченной в бензине паклей руки и шею от комаров.
– А мир все же сверху...
Полбин поднялся с ящика.
– Готово, Егорыч?
– спросил он.
– Порядок. Маленький, вот такой осколочек в радиаторе сидел. Я его аккуратно выковырял... Да вот он здесь где-то...
Пашкин пошел под другое крыло и стал шарить ногой по траве, стараясь в то же время не выходить из тени на солнце.
– Не надо, - улыбнувшись, сказал Полбин.
– Если я все осколки на память собирать буду, то Виктор меня вопросами замучает: "Папа, а этот куда попал?" Объясняй потом.