Дело «Кублай-хана»
Шрифт:
Ее губы распускались ярким, плотоядным цветком — ловушка и гибель для мужчин; эти жаркие губы молча испепеляли вас, они зовуще шевелились, словно вспоминая долгие, страстные поцелуи; эти губы были пухлыми и влажными, казались мягкими, сладкими и неотразимыми на распутном лице. Не верите? Друзья мои, это надо было видеть.
Ее лицо находилось в шести дюймах от моего. Я поднялся во весь свой рост и подошел к ней почти вплотную, глядя на красотку сверху вниз.
Я наклонился еще ближе и, продолжая улыбаться, спросил:
— Надеюсь, твой привет означает
— «Привет, салют!», милый.
— Здорово. Ты только что убила во мне три тысячи кровяных телец.
— Какой кошмар, — притворно испугалась она.
— Леди, — я начал подстраиваться под ее стиль, — вы лучше любого переливания крови, вы — сама плазма. Думаю, мы могли бы сыграть свинг вместе, если бы я знал мелодию.
— О, нет ничего проще, милый. Я вступлю, а ты что-нибудь сымпровизируешь.
— Хей-хо, кажется, я понял как. Теперь бы найти где…
— Я знаю где.
— Ну так веди меня туда.
— Это недалеко, папочка.
— И там играют свинг?
— Вот именно, там. — Ее улыбка стала зазывнее и жарче, пару раз она задорно щелкнула пальцами.
Я тоже решил пощелкать.
— «Школьные годы, — пропел я, — школьные годы, золотые деньки…» Звучит неплохо.
— Здорово. И очень просто, милый. Стоит только начать, и все пойдет как по маслу.
— Леди, с вами я снова чувствую себя маленьким мальчиком.
— Ты — лжец, папочка. Я хочу сказать… — она улыбнулась с видом Лукреции Борджиа, помешивающей любовный суп, — я хочу сказать: ты — л-ж-е-ц, большой белый папочка. — На этот раз она понизила голос и произнесла фразу с каким-то гортанным звуком. Ее голос действовал на меня как электрический разряд, как возбудитель, как предощущение смерти на электрическом стуле. Ее слова пронзали меня и включали все бешено работающие счетчики моего естества.
Я сглотнул и согласился:
— Как скажешь.
— А ты что скажешь?
— О'кей.
— Кстати, — сказала она, — спасибо. За то, что избавил меня от этого старого, вонючего медведя.
— Не за что. Я сделал это с удовольствием.
Она оглядела меня с ног до головы — от моего восхитительного тюрбана до великолепного красного пиджака с медалями на груди и потрясающих брюк с полосками — и воскликнула:
— Ух ты, у тебя классный костюм. Ты кто, пожарник?
— Хм… — сухо ответил я. — Хм… Любой дурак поймет, что я — магараджа.
— Кто?
— Магараджа!
— Ты — конный полицейский. В смешной шапке.
— Значит, в смешной. Ну… может, тебя все же устроит магараджа?
Она доверительно улыбнулась:
— Как скажешь.
Она наклонилась вперед; ее грудь коснулась моей. Я опустил глаза и посмотрел на эти роскошные выпуклости, рвущиеся наружу из голубого платья, словно им неприятно было даже столь незначительное ограничение свободы. Я надеялся, что она не поцарапает их о дурацкие медали. Она придвинулась еще ближе, и ее свободолюбивые груди заколыхались, готовые выскочить наружу. Я сглотнул, едва дыша.
— Детка, ты расплавишь мои медали. Давай… давай… давай выпьем.
Я окликнул бармена,
Когда нам принесли коктейли, моя новая жизнерадостная подруга внимательно посмотрела на них, и ее большие, круглые, удивленные глаза стали еще больше, круглее и удивленнее.
— Ты пьешь это?
— Конечно. Это всего лишь пятый.
— Ты выпил пять?
— Ну да, около того. Но ты не волнуйся, я знаю меру. — Я прижал два пальца к каждому глазу и добавил: — Особенно когда трезвый. — После этого предложил: — По-моему, мне лучше сесть. Надо… э… отдышаться. Думаю, нам обоим лучше присесть.
Она чуть отодвинулась, всего на полдюйма, и посмотрела на меня своими невинными глазами:
— Здесь только один стул.
— Значит, он твой, весь твой. Если, конечно, ты не хочешь устроиться у меня на коленях.
Она опять улыбнулась, на этот раз как Лукреция, колдующая над завершающим блюдом:
— Можно было бы, но на мне нет эластичного пояса. Поэтому я не могу.
Она опустилась на стул, ее движения были такими же плавными, как трение двух шарикоподшипников, плавающих в кварте арахисового масла.
— Нет пояса? — Мой голос зазвенел от восторга. — Этого лучшего друга старых дев? Этого врага человечества? Аллилуйя! Да ты же можешь спасти цивилизацию!
— Ты хочешь сказать, мы… то есть ты хочешь сказать, что наши мнения совпадают?
Меня немного смутил ее переход на сухую официальную лексику, словно она заговорила на иностранном языке. Я хотел бы соответствовать ей, но не мог. Может, она полиглот.
Поэтому я просто ответил:
— Да. Так уж вышло, что я — яростный противник поясов и корсетов. Будь моя воля, я бы выкрал их все и сжег. Ну а теперь, Тонкие Трусики, скажи мне, черт возьми, как тебя зовут?
Она рассмеялась, запрокинув голову. Потом наклонилась и посмотрела на меня невинным, сияющим взором:
— Меня зовут мисс Велдон. Мисс Велдон. А имя — Лисса. Так как меня зовут?
— Лисса, как же еще?
— А ты кто?
— Шелл Скотт.
— И что ты здесь делаешь, Шелл Скотт? Ты — один из этих больших важных шишек?
— Нет. Я — дете… — Я вовремя опомнился. — Я буду судьей на завтрашнем конкурсе красоты.
— У-у-у! — взвизгнула она. — Проголосуй за меня, проголосуй за меня.
— Ты участвуешь в конкурсе?
— Еще бы.
В этот момент я вспомнил, зачем я здесь. Раз уж я разговариваю с одной из конкурсанток, почему бы не воспользоваться ситуацией. Поэтому я задал ей вопрос:
— Ты знаешь еще каких-нибудь участниц конкурса, Лисса?
— Я всех знаю. Вернее, со всеми знакома.
— А Джин Джакс?
— Конечно, она настоящая красавица… — Лисса недовольно зыркнула на меня: — Странно, что ты спрашиваешь о ней.
— Почему странно?
— Она должна была жить в одной комнате с Кэрол, еще одной участницей конкурса — Кэрол Ширинг. Но Кэрол говорит, что вчера она не пришла ночевать. Разве не странно?