Дело о дуэли на рассвете (Агентство 'Золотая пуля' - Сборник новелл)
Шрифт:
– Так, дружище, так... извини.
Мы отстрелялись - прочитали вторую, послеобеденную часть лекций. Я сказал несколько заключительных слов, и мне даже чуть-чуть жиденько похлопали. Женя Танненбаум с кислым видом объявил, что программа нашего семинара завершена.
Что все мы поработали очень конструктивно. Что через три часа здесь, в большом зале, состоится ужин. Из кармана Жениного пиджака торчала газета "Скандалы и светская жизнь N-ска". Экстренный выпуск.
Мы с Повзло сидели в шале у Лукошкиной. Потихоньку пили коньяк, разминаясь, как сказал Коля,
Виктории и сама Виктория вместе с Соболиным возле машины. Наш сицилийский мститель что-то горячо говорил, размахивая руками.
– А разбить бы морду этому Юрию Львовичу,- мечтательно сказал Повзло, разглядывая на свет бокал с "мартини".
– Бесполезно,- отозвалась Лукошкина,- ему уже сто раз били.
– А ты откуда знаешь?- спросил Повзло.
– С Танненбаумом поговорила. Меня, помню, удивил тираж этого сортирного листка - шесть тысяч! Я стала интересоваться. Танненбаум мне объяснил, что шесть тысяч - это годовой тираж! Пятьсот экземпляров на двенадцать месяцев вот тебе и шесть тысяч. Но даже по цене один рубль тираж не раскупают. Он его наполовину бесплатно раздает в пивнухе да в своей парикмахерской.
– У Юрия Львовича своя парикмахерская?- удивился я.
– Да, у них с Маргаритой - парикмахерская тире массажный салон. А сам Юрий Львович и есть парикмахер. А "журналистика" - это его "призвание",ответила Лукошкина.
Нашим любовникам возле джипа, видимо, стало прохладно. Или им захотелось заняться любовью в просторном салоне авто... Так или иначе, но они сели в машину, спрятались за тонированными стеклами. Из выхлопной трупы "лэндкрузера" вырвалось облачко белого пара.
– Очень интересно,- пробормотал Повзло.
– Да,- согласилась Лукошкина.- Призвание у Юрия Львовича такое сплетни собирать. "Светской жизни" в N-ске, разумеется, никакой нет, если не считать каких-нибудь "звездных браков"... типа: дочь прокурора вышла замуж за сына агронома.
Но скандалов и сплетен хватает. Вот их-то Юрий Львович вместе с супругой собирает и размножает на корейском ксероксе. N-ск - город небольшой, все друг друга знают.
Сплетни про знакомых читают с удовольствием, а про себя... Так что, говорят, били уже Юрию Львовичу и лицо, и стекла в парикмахерской, но он дядька-кремень. Журналист, можно сказать, с большой буквы.
– Да, Анна Яковлевна,- резюмировал я.- Битье морды тут не поможет. Так что предлагаю выпить за стойкость "журналистского" характера.
Мы выпили. Спустя минут пятнадцать-двадцать к нам присоединился Соболин. Был он, как всегда в последние сутки, мрачен.
– Садись, Володя, выпей с коллективом,- предложил Повзло.- Брось ты голову себе забивать... плюнь на все - завтра уже домой летим.
Володя решительно выпил граммов сто коньяку, проигнорировал предложенный Анной шоколад и заявил:
– Я никуда не лечу.
– Ну, ясен перец. Дело чести!- с готовностью отозвался Повзло.
– Я остаюсь потому, что встретил женщину, о которой мечтал всю жизнь.
Я
– Соболин!- прервала его Аня.- Соболин, ты пьян или ты дурак?
– Он трезв как дурак,- глубокомысленно сказал Повзло.- Но это дело поправимое. Я вообще-то давно заметил, что трезвый человек абсолютно некритичен и иррационален. А по большому счету - опасен для самого себя... В философском же смысле...
– Стоп!- сказал я.- Стоп! Вы, ребята, посидите тут, а мы с Володей пойдем погуляем.
Мы с Соболиным вышли. Воздух бодрил, запускал холодные пальцы под одежду. Мы остановились на крыльце. И я начал говорить слова, которые мне говорить вовсе не хотелось, но сказать их я был обязан.
Я представил себе лицо Ани Соболиной...
Я говорил про семью. Про долг. Про то, что мужик, конечно, имеет право сходить налево - для того и командировки, но...
Володя слушал меня безучастно. А может, вообще не слушал. Но я все равно говорил, потому что это именно я взял его в эту поездку и ощущал теперь некий "долг и ответственность руководителя". А если по-честному: мне было жалко Аню Соболину.
– Послушай, Андрей,- перебил меня Володя,- я у тебя диктофон забыл.
– Что?
– Диктофон, говорю, забыл.
Я понял, что убеждать дурака бесполезно. Видимо, человек так устроен: сколько ему ни говори, что стенка твердая - он не успокоится, пока не расшибет лоб... А в случае с "тигрицей" все именно так и будет.
– Диктофон? Пойдем, отдам я тебе твой диктофон,- буркнул я, и мы пошли к моему коттеджу.
Дорожка за день оттаяла до камня, но сейчас вновь подмерзла, и мы шли по скользкой ледяной корочке с вмерзшими в нее хвоинками... Когда мы проходили мимо джипа Виктории, я вспомнил, что диктофон еще утром собрался отдать Володе и положил его в наружный левый карман пиджака. Я хлопнул рукой по карману... Он был пуст.
Хотелось курить, но пришлось терпеть, чтобы не нарушать правил светомаскировки. Было холодно - в салоне танненбаумовской "мазды" мы просидели уже минут двадцать. Я уже начал сомневаться в правильности своих выкладок.
– Идет,- сказала Аня. Слух у нее оказался лучше, чем у Танненбаума или у меня.
Спустя секунд десять на дорожке появилась тень. В темноте разглядеть детали было невозможно, но это и не требовалось: мы знали, кто идет к джипу Виктории.
– Как только распахнет дверцу - выходим,- сказал я.
"Лэндкрузер" и "мазду" разделяло всего метра полтора. Человек с сумкой в руке вошел в узкое пространство между автомобилями. Пискнула сигнализация, распахнулась дверь. Танненбаум резко откатил широкую боковую дверь микроавтобуса. Я включил фонарь. Одновременно Аня щелкнула затвором "кэннона". Виктория вскрикнула, обернулась и выронила сумку. Из сумки на лед стоянки вывалился диктофон и запел голосом Соболина:
Жаркий взгляд...
Как опасен твой тигриный взгляд!
В салоне танненбаумовской машины было тепло и уютно. Под колесами шуршало сухое чистое шоссе - мы ехали в Екатеринбург.