Дело об «Иррегулярных силах с Бейкер-стрит»

Бучер Энтони

— Прежде чем лейтенант взорвётся, — проговорил Харрисон Ридгли, — я должен пояснить, что мои коллеги ссылаются на два других неопубликованных воспоминания Джона Ватсона, доктора медицины. Мистер Фэрдел Хоббс был жильцом некой миссис Уоррен, дело которого Холмс смог распутать — «пустяковое дело». Доктор Мур Эгер был врачом с Харли-стрит, «который познакомился с Холмсом при самых драматических обстоятельства», о которых Ватсон обещал рассказать «как-нибудь в другой раз». Нет нужды добавлять, что язык летописца — враг его. Надеюсь, — буркнул он, — никто сегодня не встречал джентльмена по имени Мур Хоббс?

Дрю Фернесс вновь встал.

— Доктор, — попросил он, — могу я вновь ненадолго взять слово?

— Конечно.

— Я хотел бы публично опротестовать эту глупейшую клевету на мою тётю. То, что мы, группа умных людей, должны сидеть здесь, выслушивая столь безобразную…

—

Думаю, — протяжно прервал Харрисон Ридгли III, — сейчас моя очередь. Наберитесь терпения, мистер Фернесс; возможно, скоро у вас будет возможность увидеть, насколько доктору понравится, как ему треплют нервы.

И после столь воодушевляющего вступления редактор «До упада!» занял своё место перед собравшимися.

Глава 13

Безумие полковника Уорбертона,

повествование Харрисона Ридгли III

Я тоже предпочитаю рассказать мою скромную часть. Не то чтобы я желал отыскать силы в импровизирующем самовыражении, как наш добрый доктор Боттомли; просто я в редакционном отпуске, и мысль о ненужном приближении к пишущей машинке приводит меня в ужас.

Опущу детали завтрака, столь любовно поведанные предыдущими ораторами. Миссис Хадсон, при всём должном уважении, производит на меня впечатление той самой всеобще восхваляемой мерзости, «хорошей простой кухарки», что соотносится с моим Густлем примерно как фотограф «Юнайтед Пресс» соотносится со Стайхеном [77] или Уэстоном. [78] Но Густль в Нью-Йорке, а существует легенда, будто человек должен есть, чтобы жить. Всегда должным образом почитая суеверные ритуалы, я поел, но предпочитаю более не говорить об этом.

77

Эдвард Стайхен (1879–1973) — американский фотограф люксембургского происхождения, один из основателей жанра модной фотографии.

78

Эдвард Уэстон (1886–1958) — американский фотограф, мастер сюрреализма в этой технике.

Заснул я поздно, и был уже почти полдень, когда я покончил с завтраком и погрузился в праздные размышления — ибо даже чтение слишком напоминает мне мои редакторские обязанности. Содержание моих размышлений не имеет отношения к данному повествованию, хотя и весьма дорого повествователю.

Вы простите меня за внезапный и загадочный поворот моей речи? Не так давно ещё жизнь была мне ясна. Источник развлечения, да, но хорошего, чистого веселья — столь же абсурдного, столь непристойного и столь очевидного, как выходки комика из бурлеск-шоу. Теперь я знаю, что был дураком — что представление, которое я смотрю, скорее являет собой Гран-Гиньоль, [79] где фарс и ужас так тесно следуют друг за другом по пятам, что ужас сковывает позвоночник, ещё дрожащий от смеха. И лишь одно хоть частично спасает от этой могильной истерии — запутать своих слушателей в надежде, что и сам запутаешься, не различая более всё слишком уж ясно.

79

Знаменитый парижский театр ужасов, работавший в 1897–1963 годах и отличавшийся жёсткой и натуралистичной подачей материала с расчётом на зрительский шок.

Но позвольте мне прервать эту цепь бормотаний, как прерваны были мои размышления — звонком телефона и голосом миссис Хадсон. Звонящий был мне незнаком, хотя его имя и достижения знакомы мне были — как, несомненно, и большинству из вас. Это был Гордон Уизерс, доктор медицины, владелец, используя столь вульгарное слово, самого уважаемого дома отдыха в этой обители деменции и неврозов. Меня удивил этот звонок. Я был бы последним, кто стал бы отрицать срочную необходимость для меня услуг доктора Уизерса, но не мог постичь, как он мог об этой необходимости узнать.

Он быстро разочаровал меня. Слишком часто ошибаешься, полагая, будто необычное событие должно иметь персональное значение. Не рассматривая меня как возможный объект своей практики успокоительного искусства, доктор Уизерс нуждался во мне скорее как в инструменте — заведомо не склонной треснуть резиновой соске для одного из его пациентов.

Тедди Фиркомб — странный маленький человечек, многие месяцы шатавшийся в конторе «До упада!». Я никогда ни слова

не слышал о прошлом Тедди, его семье или ещё чём-либо к нему относящемся, помимо его твёрдой уверенности в том, что он способен управлять «До упада!» в одиночку. Я даже не знаю, как он к нам увязался, — есть у меня смутное представление, что Денни заполучил его однажды в ходе прогулки по барам и, не зная поутру, что с ним делать, просто привёл его в контору. Тедди, исходя из его искреннейшего самоанализа, мог рисовать лучше, чем Денни, писать лучше, чем полдюжины наших величайших имён, и редактировать даже лучше меня. Более того, он Знал, Что Нужно Публике. Он был таким самоуверенным, таким восторгающимся собственными талантами человечком, что мы полюбили его всем сердцем. Он был неподвижной точкой в беспрестанно меняющемся мире. Его вульгарная самоуверенность посреди нашей угрюмой бледности делала его похожим на хогартовского персонажа, забредшего в рисунок Тёрбера, [80] и он восхищал нас. А в каждой куче его беглых предложений можно было найти одно полезное.

80

Уильям Хогарт (1697–1764) — английский художник и карикатурист, обычно работавший в жанре масляной живописи. Джеймс Тербер (1894–1961) — американский карикатурист и сатирик, предпочитавший однотонные наброски пером.

Но ещё более ценность его возросла, когда Денни изобрёл полковника Уорбертона. Большинство из вас, надеюсь, знакомы с этим возмутительным маленьким джентльменом, который бродит по страницам «До упада!», устремив один глаз-бусинку на ужасную угрозу Красных, а другим поглаживая зад похотливой девки. (Понимаю, что эта метафора наделяет его глазным стеблем омара, но, надеюсь, смысл моих слов вполне ясен.) Этот крепкий маленький сторонник status quo ante bellum ac post coitum [81] — которому, полагаю, «До упада!» обязан своей популярностью более, чем любому другому фактору, не считая Девиц Денни, — эта презрительно восхитительная фигура была точным воспроизведением большей части тела и некоторой части сознания Тедди Фиркомба.

81

Положение, существовавшее до войны, но после совокупления (лат.); контаминация двух латинских афоризмов.

А теперь Тедди, неподвижная точка, неизменная константа — Тедди, Нормальный Человек, хохотавший над бледными неврозами цивилизации, — Тедди Фиркомб пришёл к доктору Гордону Уизерсу.

Историю недуга Тедди доктор Уизерс отказался рассказывать по телефону. Он сказал лишь, что мистер Фиркомб слышал, что я в городе, и что ему нужна помощь какого-то друга — какая-то связь, по его словам, со старым временем, когда всё было в порядке, — чтобы поддержать его в этот час опасности. Доктор Уизерс прислушался к этой просьбе и решил, что моё присутствие может облегчить стоящую перед ним задачу вернуть пациента к нормальной жизни.

Я решил идти. Трудно сказать, почему. Я первым бы заявил, что гуманитарные мотивы — редкий и неправдоподобный источник моих действий; и я не испытываю сентиментального уважения к забавной фигуре только потому, что его ложные представления косвенно увеличили моё жалованье. Полагаю, если следует заняться анализом, это был жест бегства. Я приехал сюда, на 221б, чтобы сбежать от того, что, при всём должном уважении, вас не касается, только чтобы обнаружить, что я вновь вовлечён в… в важные события. Печальная дилемма полковника Уорбертона-Фиркомба никоим образом не могла меня затронуть. Покинуть этот дом ради санатория доктора Уизерса означало выйти из искорёженной оболочки, кою я собой представляю, в новую беспристрастную свободу — вновь стать зрителем, которым я был.

Виски, пожалуйста, миссис Хадсон. Благодарю.

Ныне я не любитель приключений, а личную ненадёжность я никогда не считал удовлетворительным средством побега. Побег должен быть исполнен в физическом комфорте и умственной беспристрастности. Итак, я не придумывал запутанных планов или уловок, дабы избежать полицейской слежки. Я просто поговорил с сержантом Хинклем (хорошей заменой Ватсону) и объяснил ему, что врач просил меня прийти к его пациенту.

Сержант наделён тем врождённым чувством недоверия, что столь часто выдаётся невеждами за проницательный скепсис. Он нашёл подтверждение моим словам, перезвонив доктору Уизерсу, затем получил разрешение от лейтенанта Финча и, наконец, велел полицейскому водителю отвезти меня в санаторий.