Дело при Ляхово
Шрифт:
«Стиснутые со всех сторон, — вспоминал Вьейо, — изрешеченные беспрерывным огнем, который неприятель вёл по нам, подавленные числом, значительно превосходящим наше, мы были лишены всех способов продолжить отступление. В четыре часа вечера русские нас одолели; некоторое время мы были перемешаны с ними, невозможно было различить русских и французов. Произошла страшная резня с обеих сторон: удары штыками, саблями, прикладами в упор. Это была настоящая бойня». В другом месте он пишет: «Внезапно русские смешались с нами. Теперь это был не бой, а побоище, жестокая резня. Наши несчастные солдаты, обессиленные, изнурённые тяготами и предпринимаемыми последними усилиями, падали на снег, умоляя победителей о великодушии или оказывая им незначительное сопротивление. Озлобленные русские набрасывались на них и беспощадно избивали ударами прикладов или пронзали штыками». Вьейо попытался вырваться из этого побоища и скрыться в лесу, но услышал позади себя знакомый голос: «Родольф, Родольф, сдавайтесь, или Вы погибнете»; это был уже схваченный лейтенант Виолен. Вьейо едва успел саблей отвести в сторону ружьё нападавшего солдата, выстрел прошел мимо; он отразил и удар штыком, но, в конце концов, был взят в плен русским унтер-офицером.
«Неприятель был истреблен в полчаса, — доносил
Учитывая численность Финляндского полка перед началом боя — 39 офицеров и 1370 нижних чинов, Гулевич подсчитал, что его потери составили убитыми — 1,6 %, ранеными — 5,2 %, всего — 6,8 %. Беря за основу сообщение Казина о численности французского отряда (22 офицера и 1200 нижних чинов) и сравнивая ее с численностью этого полка, Гулевич пришел к выводу, что силы их были почти равны. Это не совсем точно, так как полубригада Абержу насчитывала 700–900 человек, но, с другой стороны, в последнем решающем штыковом бою участвовали всего два батальона Финляндского полка. Казин пишет, что 3-й батальон поспел лишь к концу кровавой расправы, а Крыжановский представил к наградам только офицеров 1-го и 2-го батальонов, а также 2-й кирасирской дивизии. При всём том, французский отряд находился, бесспорно, в гораздо худшем положении. Русские войска имели незначительное численное, но огромное моральное превосходство. В отличие от противника, они хорошо знали свое местоположение и примерную численность неприятеля, в любой момент могли рассчитывать на поддержку. Французы же много дней находились в полнейшей изоляции, двигались наугад, и надежды их на спасение таяли с каждым часом. Вьейо не раз подчеркивал это обстоятельство: «Выдерживая в течение более трех часов вражеский огонь, заставлявший нас оставаться посреди широкой равнины, преследования неприятеля со всех сторон, хорошо знающего, что нам невозможно от него ускользнуть, мы всё ещё двигались, хотя и потеряли надежду избежать гибельного исхода боя против войск, значительно превосходивших нас по численности».
И. И. Саргер
По словам Вьейо все это дело длилось 8 часов без перерыва, из них 3 часа шел упорный бой. Он явно ошибочно сообщает, что из 6000 человек его дивизии к концу сражения осталось только 2800. В деле лейтенанта из этого отряда П. Виолена указано, что он был пленен 12 ноября в селении Jejolalovo. Другой участник боя, лейтенант 24-го полка А. Бэйё (Bailleul) в 1815 г. писал:
«Мы были взяты в плен в последней крайности и после сопротивления огромным массам неприятеля; наконец, после того, как израсходовали патроны ». {60}
60
Vieillot. 90, 137–139, 149; Бумаги Щукина. IX. 270, 272; Марин. 73, 77–79, 68; Ростковский. 139 (следуя за Казиным, исчислял полк в 700 чел., и потому процент потерь у него получился больший — 12,28 %); Гулевич. 240, 242; Кутузов, IV. 2. 289. По совершенно непонятной логике Гулевич предпочел иные цифры плененных французов (3 штаб-офицера, более 20 офицеров, 495 нижних чинов), взятые им из гораздо более позднего рапорта цесаревича Константина.
Оказавшись в плену, французы узнали, что их захватила русская императорская гвардия. Пленных офицеров окружили русские офицеры, которые все очень хорошо говорили по-французски. Известно, что неприятельских офицеров взяли в плен капитан Офросимов 4-й, штабс-капитан Д. Д. Ахлестышев, подпоручик барон И. И. Саргер, прапорщики князь Дулов и граф Н. Е. Цукато. «Время от времени, — пишет Вьейо, — еще слышались выстрелы и удары прикладов, которые раздавались вдалеке над нашими несчастными товарищами… Мы взывали к русским офицерам заставить своим авторитетом прекратить эту резню, так как сражение закончилось и все сдались. Они хладнокровно отвечали: “То, что вы слышите, нисколько не должно вас беспокоить; это егеря стреляют зайцев…" Этими зайцами были наши бедные солдаты!.. Но мы вынуждены хранить молчание и скрывать в себе своё возмущение. “Ожидаем нашего генерала, — сказали они нам, — который сейчас находится на квартире князя Кутузова, в главной квартире, недалеко". Так они охраняли нас на снегу при морозе в тридцать градусов в течение многих часов, занимаясь тем, что считали и пересчитывали, требуя называть имя и звание. Приказали принести из соседнего поместья стол и бумагу». Через некоторое время колонна пленных двинулась во главе с майором Абержу, душу которого, по мнению Вьейо, терзало раскаяние, что не сумел предотвратить такого несчастья и не сдался несколькими часами ранее на почетных условиях с сохранением оружия и багажа. Он угрюмо молчал, и слезы наворачивались на глаза; впереди на его лошади ехал русский офицер и, издеваясь над ним, хвалил красоту животного.
«Собрав раненых, как наших, так и неприятельских, — вспоминал Казин, — полк наш, исполненный радости, отправился на ночлег в село Княжево, принадлежащее помещику Палицыну, где, сверх ожидания, мы нашли значительные запасы всякой провизии, как-то: сухарей, муки, вина и до 50 штук рогатого скота; все это, как по справкам оказалось, было запасено французскими провиантскими комиссарами для своих, но досталось нам». {61} Вот что пишет Вьейо, когда пленники прибыли в одно поместье: «Нас поместили в громадном зале, где они смешались с нами и дружески беседовали. В течение всего вечера и до утра следующего дня мы не могли внушить себе, что находимся у них в плену». Пленникам дали несколько кусков хлеба и квас. «Когда собрался весь полк, — вспоминает Казин, — то мы узнали, что фельдмаршал, беспокоясь об нас и о действиях наших, прислал генерал-майора Бороздина, который, как старший, приняв команду над полком, вступил во все распоряжения, и занялся составлением реляции, которая чрез два часа была написана и отправлена в главную квартиру с адъютантом 3-го батальона поручиком Крыловым». На помощь финляндцам Бороздин прибыл, разумеется, не один, а во главе Астраханского кирасирского полка. Для оказания помощи русским и французским раненым потребовали пленённого доктора А.К. Клёэ (chirurgien sous-aide Cleu"et), но, поскольку, как пишет Вьейо, «в момент пленения у него забрали сумку с набором инструментов,
61
Ростковский предупреждал, «при разсмотрении карты, следует обратить внимание, что существует два селения под именем Княжое и два подобных же, недалеко от них расположенных, носящих название Клемятино» (С. 137, Прим. 6). То Княжое, о котором пишет Казин, находилось на реке Сож, так же как и Клемятино, о котором речь впереди; их двойники располагались севернее дороги Ельня — Смоленск.
На прапорщика Казина «возложена была обязанность на другой день отвезти пленных офицеров в главную квартиру и сдать там их». «Занявшись этим поручением, — пишет он, — я узнал, что французы, которых мы порешили, были ни что иное, как подвижная колонна хлебопеков, приготовлявших сухари для большой армии; — колонна эта, не получая давно никаких известий, что делалось в Смоленске, решилась сблизиться со своими и очутилась в кругу наших войск. Потеря неприятеля убитыми простиралась свыше 500 человек, раненых было 1 офицер, поручик Бонифас, и более 320 человек нижних чинов». В журнале 5-го корпуса также сказано, что это отряд, прикрывавший обозы с провиантом. Автор же «Походных записок» уверяет, что захваченный отряд был из числа маршевых батальонов, или полков, которые, по истреблении бригады Ожеро, пробирались к Смоленску. Поскольку Вьейо ничего не говорит ни о назначении своего отряда, ни о «колонне хлебопеков», а упоминает лишь об обычных маркитантах и о недостатке продуктов в последние три дня пути, то надо полагать, что Казин имеет ввиду персонал магазина, захваченного в Княжем. Пущин так и записал в дневнике 31 октября (12 ноября): «Финляндский полк отделился для атаки французов, охранявших один магазин недалеко от наших позиций. Результат этой экспедиции — взятие магазина и 400 пленных, в том числе 20 офицеров». Нам известно, что полк получил совсем другую задачу, и магазин в Княжем был захвачен им совершенно случайно; на него навели финляндцев отступавшие французы.
Казин описал еще один необычный случай: «В пылу самой сильной схватки был жестоко изранен солдатами 5-й роты французский поручик Бонифас, и как его считали убитым, то он и оставлен был в числе прочих на месте сражения; при разборе пленных, подошел ко мне один из французов и объявил, что он видел раненаго поручика, утверждал, что он жив и просил позволения сходить и принести его. Доложив об этом генералу Бороздину, я немедленно получил приказание откомандировать при унтер-офицере 4-х рядовых, и в случае, если окажется, что г. Бонифас жив, принести его на перевязку. Чрез час времени, мнимо убитый был принесен». Вьейо рассказывает, как среди пленных офицеров неожиданно «появился призрак, человек обнаженный и покрытый кровью с головы до ног, который кричал: "Посмотрите, как гнусно ваши солдаты обращаются с французскими офицерами! Посмотрите, в какое состояние они меня привели, с какою бесчеловечностью раздели меня, раненого, и бросили на снегу”». Далее он продолжает: «Этому офицеру нанесли удар саблей, который рассёк ему ухо, один удар — в голову, множество штыковых ударов в левую руку и бедро, и среди других — один в середину груди, который проткнул его тело насквозь. Мы не признали его, настолько он был обезображен, а голос — изменившийся. "Мои друзья, — сказал он, — я — Бонифас”… Бонифас, ослабленный потерей крови и закоченевший на морозе, не мог больше говорить и рухнул без сознания на снег. Они велели накинуть на него казачий кафтан (большой широкий плащ) и унесли, пообещав позаботиться о нём». Согласно одному документу, Бонифас был «ранен семью штыковыми ударами, проткнувшими насквозь его тело, и ударом сабли в голову 12 ноября». Казин заверял: «Раны его оказались неопасны, и после перевязки, сделанной ему доктором нашим Гибнером, он пришел в себя. Успокоив его с этой стороны, надобно было озаботиться об его одежде, потому, что он принесен был с места сражения в одной рубашке». Одежду ему нашли, кроме сапог, и этому обстоятельству он отчасти оказался обязан своею жизнью.
По словам Вьейо, спустя более двух часов после окончания боя появился генерал Уваров (вероятно, он путает его с Бороздиным). «Это был очень красивый человек с весьма приятной фигурой; манеры и учтивость его соответствовали внешнему виду… Генерал сказал нам, что не понимает, почему, будучи столь малочисленными и при недостатке боеприпасов, мы имели дерзость сопротивляться так долго». Он был огорчен тем, что французы не соглашались капитулировать, это было бы лучше для всех, но с ними невозможно было договориться, и потому пролилось много крови. Русские также понесли потери, ожесточившие солдат против французов. «Вы сделали бы гораздо лучше, поступив как генерал Ожеро, который сдался вчера после нескольких минут обороны, видя невозможность сопротивляться более долгое время». Действительно, накануне французы слышали короткую канонаду, причины которой не знали. Затем генерал нарисовал пленным печальную картину будущего: их отвезут в Сибирь, непривычные для них холода, да там еще более суровые, уничтожат всех быстрее, чем русская артиллерия и казаки; к тому же, добавил генерал: «Народ рабов (un peuple d esclaves) фанатично настроен против вас». Климат лишит сил и парализует мужество. После долгого разговора Уваров, очаровавший всех своей гуманностью, уехал. Пленные по-прежнему находились вместе с русскими офицерами, им принесли на ужин несколько больших кусков мяса. {62}
62
Vieillot. 92, 143–159; Марин. 75–76, 79, 80; Пущин. 70; Ростковский. 134–135; Гулевич. 237, 241. 31 октября Бороздин писал Коновнииыну из Княжого: «Я принужден остановиться ночевать здесь. — прошу покорно приказать куда мне завтра доставить пленных и раненых». В тот же день ему было приказано следовать завтра, то есть 1 ноября от с. Княжево до с. Волкова (Бумаги Щукина.
IX. 270; ВУА. XVII. 83, XIX. 164, 166; Марин. 76).
«Переночевав в Княжом, в доме старосты, — пишет Казин, — я на другой день, часов в 9 утра, угощен был радушным хозяином славными щами и медом и накормив тем же наших пленных, начал приготовляться к перевозу их в главную квартиру. На шести подводах мне должно было поместить 21 человека». Прапорщик получил в команду шесть казаков. Раненый Бонифас непременно хотел уехать со своими, но потерял сознание. В тот день был сильный мороз в тридцать градусов. Вьейо вспоминал: «Бонифас не хотел нас покидать, не хотел оставаться один в руках русских; он хотел, как сказал, умереть среди своих товарищей. Мы заметили, что слабость, вызванная ранами, не позволит ему вынести тяготы долгого и утомительного путешествия, которое нам предстоит. Доктор объяснил, что не имеет в своем распоряжении ни инструментов, ни белья, ни корпии, чтобы ухаживать за ним. Ничто его не убедило, он упорствовал в своем желании отправиться с нами; тогда его уложили в сани, где нас разместили попарно, с мужиком, который правил, но в момент выступления заметили, что Бонифас находится без сознания; его раны вновь открылись и обильно потекла кровь. Необходимо было вернуть его в поместье, что и посоветовали русским; они обещали о нем позаботиться; мы не очень верили их обещаниям и оставили его, считая потерянным человеком». Пленные офицеры проследовали вдоль колонны своих несчастных солдат и унтер-офицеров, которые шли пешком по снегу при морозе в 30–35 градусов под конвоем бесчеловечных казаков. 1 ноября Бороздин доносил в главную квартиру, что «препровождает пленных штаб и обер-офицеров, а рядовых (оставляет) в Князеве»; сам же он с отрядом в тот день прибыл в Максимовское, затем пошёл в Волково.