Дело шести безумцев
Шрифт:
Стопроцентная паутина. А я тогда кто – паук или муха?
Вспомнила слова Камиля на дороге: «Если я посмотрю на тебя, ты умрешь».
Определенно, как сказала бы Таня, я была мухой. И так же определенно, как Татьяне, мне все меньше и меньше нравился этот Задович (не просто так коллеги из бюро дали ему это прозвище).
Я совсем не удивилась, что Воеводин в курсе передвижений Максима. Естественно, следователь продолжал приглядывать за всеми фигурантами дела Аллы Воронцовой.
СМС Максиму я отправила, стоя утром на ступеньках особняка Страховых. В кулоне, врученном Аллой (она была для меня
Уставившись на пустую переписку с Максом, я открыла панель смайликов, пролистывая ее. Долго смотрела на символ скрепки. Все те десять минут. В это время пришло СМС от Тани: «Что брать на обед?» Дальше она спрашивала символами: «креветкой», что означала рис с морепродуктами, и «курицей», означающей салат «Цезарь».
Я отправила Тане в ответ символ креветки.
И Максиму тоже.
Ответ от Макса на мою креветку пришел через двадцать секунд. Логично было бы прислать эмоджи салата, деревянных палочек или адрес суши-бара. И уточнить, не ошиблась ли я адресатом или символом?
Но Максим прислал самый логичный ответ – смайлик с самолетом.
Переписка с Таней выглядела сплошь картинками, демотиваторами, чашками кофе (иногда я посылала пять в ряд).
Мама не писала, а с папой или с бабушкой я созванивалась каждую субботу. Иногда отправляла им фотографии Москвы, Гекаты и своих закинутых на перила балкона ног в домашних тапках. По последней серии фоток отец и бабушка понимали, что я дома и переживать не стоит.
Я наделала таких успокоительных картинок про запас: в разных носках, в разное время суток, под разными углами, а перед отправкой делала скрин, чтобы мою аферу не выдали дата и время снимка.
Мало ли где я могу оказаться. И хорошо, если в клубе с девочками, а если в заложниках… (Ну хватит!)
Фотографии были нужны, чтобы никто не словил инфаркт, если я задержусь в стрелковом тире, где я занималась спортивным метанием ножей, или на ночной пробежке.
Воеводин как-то сказал мне, что у каждого криминалиста есть своя глубоко личная причина, по которой он решает расследовать чужую смерть, ведь с каждым делом понемногу он расследует смерть одного и того же человека – смерть, что перекрывает кислород и не дает жить, стягивая шею и горло немым вопросом: кто виноват?
«Кто виноват?»
Кто виноват в смерти Иры и Миры – моих сестер? Кто убил Аллу (Максим или я)? Кто выстрелил Камилю в висок? А шесть трупов, «убивших» себя от неясного помешательства? Кто во всем этом виноват?
Такие мысли занимали меня, пока я брела по опустившимся на город сумеркам вдоль велосипедной дорожки. Толкая самокат руками (видимо, оттягивая момент возвращения домой), смотрела по сторонам, заглядывала в лица прохожих.
Раньше такой ритуал я ненавидела всеми фибрами, но теперь, когда начала учиться на психолога-криминалиста в университете, аббревиатура которого состояла из шести заглавных и одной прописной буквы, я училась находить такие буквы на лице каждого, кого вижу, и читать сложенные из них слова.
Дома, в съемной квартире, я видела только Гекату и себя.
Или нет. Только Гекату. Себя я не видела. В моей квартире не было зеркал, не было эмалированных кастрюль, и даже ложки были деревянными, чтобы не встречалось никакой
Вот почему я боюсь витрин и мчащихся мимо меня машин. Слишком много отражений. Слишком много звуков у меня в голове и видений перед глазами.
Раз за разом в зеркалах я вижу не свое лицо, я вижу затылок. Точнее, два. И не свой, а их. Миры с Ирой. Разворачиваясь, они уходят от меня в глубь зазеркалья. Улыбаются – Мира уверенно, а Ира игриво, – они такие же взрослые, как я. Только они уже девять лет как мертвы. Все, что остается мне, – шагнуть за ними следом. И я знаю, что могу. Могу уйти за ними. Могу узнать правду там – внутри серебряной пустоты.
И что мне делать? Шагнуть или остаться? Остаться здесь… где сплошные вопросы, что уже начали сыпаться с меня на пол, как линяющая шерсть хорька Гекаты.
Глава 3
Прикосновение бабочки (но не ножа)
Максим не уточнил в СМС, откуда вылетает его самолетный смайлик, а я не уточнила, откуда и куда отплывает моя креветка, чтобы им обоим встретиться где-то на полпути. Макс не знал моего адреса, а значит, не появится на пороге без предупреждения. Это хорошо. Я не хотела показывать ему свою берлогу, в которой нет зеркал, нет света, зато из каждой стены торчат метательные спортивные ножи, а каждый столик и пол под ним залит оплавленным воском.
Три с половиной часа в стрелковом клубе я отрабатывала бросок левой рукой. Я кидала ножи с закрытыми глазами и не открывала их по окончании броска. Я могла определить по звуку, попало лезвие в дерево или нет, как глубоко оно вошло, сильны ли волны колебаний.
Когда тренер постучал пальцем по циферблату часов, информируя о закрытии клуба (Игорь и без того частенько задерживался ради меня), не успев принять в раздевалке душ, я швырнула инвентарь в рюкзак и покинула зал.
Замотав волосы растрепанной петлей на макушке, свернула в сторону парка, спрыгивая с самоката. Если повезет найти свободную лавочку, смогу распластаться на ней и послушать предзакатное чириканье птиц.
Нашлась и лавочка, и чирикающие птицы, и когда я уже была готова задремать, блаженство единения с природой закончилось вороньим «Кар! Кир!».
В переводе на человеческий над моей головой прозвучало: «Привет!»
– Привет, Кирыч, – сел у меня в ногах на край лавочки Максим Воронцов. – Ну, как ты?
Я резко поднялась, и у меня перед глазами запрыгали черные мушки. Вот бы им нарисованную паутину Камиля.
Макс потянулся, чтобы поцеловать меня в щеку. Пока он прицеливался, ища место, где дозволительно разместить губы на щеке кузины, я дернулась, и он промахнулся со своим маневром чмок-приземления. Промахнулся, но не растерялся, приобняв меня за плечи, растирая их, приводя меня в сознание.
Он стал чуть шире и капельку выше. Его волосы выцвели, оказавшись светлее, чем я помнила. На скулах и шее высыпало несколько веснушек, которых раньше не было. Своему изысканному стилю в одежде он не изменил. Все та же начищенная обувь, бежевые брюки с подворотами, по силуэту, застегнутая не на все пуговицы рубашка в мелкую клетку. Летний легкий шарф был небрежно перекинут через плечо. И красные кожаные перчатки для вождения с обрезанными пальцами все так же красовались на руках.
Сняв шарф, он накинул его мне на плечи, и я вдохнула аромат ананасовой жвачки.