Дело Томмазо Кампанелла
Шрифт:
– Идите, идите!.. Конечно, идите!., – заговорили наперебой те молодые посетители кафе, что стояли рядом с подиумом. В основном, это были красивые девушки.
А один прекрасный юноша крикнул Таборскому:
– Я тебя понимаю, отец!.. Если еще захочешь поболтать – заходи к нам!..
– Но подождите, подождите!.. Я же еще не успел… Я должен рассказать вам всю свою жизнь, чтобы вы поняли и разрешили мне остаться!.. – не унимался и не уходил с подиума Таборский.
– Остаться где?.. – кричали ему из зала. – Выбор сделан!.. Зачем вам оставаться на подиуме?!..
По-прежнему
– Пойдемте, пойдемте!.. Вам не нужно больше здесь оставаться!..
Словно оправдываясь, Таборский говорил толстеньким девушкам:
– Да они просто поймут, что я хороший… И тут же сам себе возражал:
– Хороший?! Здесь?! В таком месте?! Разве хороший придет поздно ночью в такое место? В такое место только злой, испорченный, недовольный придет… Придет искать приключение… Приключение… Я… Да вы на лицо мое посмотрите! На эту красную лошадиную морду… Хороший!.. Но ведь не моя же это морда, как не поймете вы?! Мне сделали такую морду… Сделали… Старуха!.. Заколдовала… Карлик-Нос… Мне двадцать шесть лет… Не моя… Морда не моя!..
Наконец девушкам-поросяткам удалось стащить его вниз. Но и проститутка не отходила от Таборского ни на шаг и спустилась вместе с ним, видимо, полагая, что он в этот вечер непременно станет ее клиентом.
– В юности, на самом деле, ничего нет, – проговорил Таборский, оборачиваясь на красивую девушку, которую он выбрал во время шоу, когда еще находился на подиуме. – Одни мечты!.. Поймите, как вы все со своими мечтами ужасно заблуждаетесь!.. – воскликнул он и потом добавил в отчаянии:
– Но разве вы поймете что-нибудь!..
– Годы пройдут и у некоторых будет солидная материальная база… – зачем-то сказал он еще.
Таборский наконец смог вырвать свою руку из цепких рук проститутки и, все еще надеясь и пытаясь разглядеть где-нибудь в толпе посетителей кафе великого артиста Лассаля, а потому то и дело оборачиваясь и оглядывая зал, подскочил к бару. Желание выпить еще водки было у него в этот момент нестерпимым. Мысли и чувства в его голове путались.
Махнув в раздражении рукой, проститутка пошла к выходу из зала.
– Водки! Стаканчик! – громко велел бармену Таборский.
Тот моментально выполнил заказ и поставил перед Таборским наполненный до краев запотевший стаканчик холодной водки.
– С вас двадцать пять рублей! – бодро произнес бармен.
Таборский, не удержавшись, тут же, махом, опрокинул весь стаканчик в рот, а уж потом принялся открывать свой чемоданчик, который он держал в руках все это время, пока был в кафе. Из чемоданчика Таборский собирался извлечь убранный туда, как ему казалось, в поезде бумажник, чтобы расплатиться за водку.
Но бумажника, в котором были все деньги Таборского – немалая, между прочим, сумма, – а еще – обратный билет и паспорт, в чемоданчике не было. Перерыв под становившимся все более напряженным взглядом бармена весь чемоданчик, но так и не найдя бумажника, Таборский наконец закрыл его
– О, ужас! – прошептал Таборский. – Только этого не хватало!.. Я пропал!..
– С вас двадцать пять рублей, – настойчиво повторил бармен. Лицо его стало злым.
Таборский еще раз открыл чемоданчик и поискал там бумажник, еще раз проверил все карманы, но бумажника нигде не было.
– Платите или я позову охрану! – отчеканил бармен.
– Мы заплатим за него, заплатим… – подняла в этот момент руку, привлекая внимание бармена, одна из толстушек-поросяток. Остальные толстушки-поросятки уже выворачивали карманы, наскребая нужную сумму, чтобы заплатить за выпивку Таборского.
Тот поставил портфельчик-дипломат на пол и обреченно схватился за голову руками.
Глава XXXV
Вор тяжельше сахара не поднимает
Итак, мы возвращаемся обратно в зальчик «Хорина», в котором участники самодеятельного театра уже успели сравнить образ Совиньи, созданный на маленькой сцене их товарищем по самодеятельному театру, с настоящим Совиньи.
Возвращаемся мы в «Хорин» именно в этот момент вовсе не случайно: не зная о том, что происходит на сцене самого необычного в мире самодеятельного театра, не зная ни о каком ужасном Совиньи, в маленький зальчик вбежал растрепанный, перепуганный дедок, тот, что, по его же рассказам в школьном классе, некоторое время тому назад отпаивал Томмазо Кампанелла портвейном и водочкой:
– Там… Сюда… Там такое!.. Сюда сейчас войдут… – не в силах одолеть собственного возбуждения произносил дедок, который не появлялся в «Хорине» с момента своего ухода с репетиции в школьном классе.
Совиньи тут же затих и медленно отошел к стене, туда, где в полусумраке среди разломанных музейных стендов он вполне мог бы остаться незамеченным для тех неведомых людей, что так поразили дедка, и, по словам того, должны были «сейчас сюда войти». Недавно точно такую же тактику – скрываться при появлении в «Хорине» каждого незнакомца – применял Господин Радио, и вот теперь Совиньи повторял тот же самый метод.
Хориновцы же между тем принялись расспрашивать дедка о том, что он видел, и вскоре из его сбивчивого и путаного рассказа стало известно, что дедок стал свидетелем очень странной сцены: какой-то очень пьяный парень, выйдя, шатаясь, к перекрестку, что находился неподалеку от того дома, в подвале которого располагался зальчик «Хорина», неожиданно выхватил из-за пазухи огромный тесак, с которым подошло бы ходить на медвежью охоту, и попытался убить им случайного прохожего.
– И убил бы!.. И убил бы! – потрясенно повторял дедок. – Но он был достаточно пьян. И его сильно шатало из стороны в сторону, так что прохожий оказался проворнее парня и легко увернулся от ужасного тесака.