Деловая женщина

Дипнер Эдуард

– В строительстве, как, впрочем, в любом деле, важно, чтобы был хороший инстумент, – проповедовал он. – Рулетка, уровень, нивелир должны быть классными, и на это нельзя жалеть денег. Ну, нивелир можно взять взаймы, у меня остались друзья в метрострое. Строительные леса – подмости должны быть надежными, иначе никакой производительности не будет. Со строительными лесами посложнее, но добудем, обязательно добудем, сейчас все строительство в стране накрылось медным тазом, можно будет договориться.

Для Юрия и Любы Палыч был находкой и спасением. Они стали дружить семьями, Наталья Павловна оказалась доброй, сердечной женщиной, они были более чем на десяток лет старше, и относились к Любе с Юрой, как к своим детям. Но разумным и трудолюбивым, в отличие от своих собственных обормотов, из которых неизвестно что получится.

Однажды Палыч познакомил Юрия с еще одним занимательным жителем

Щетницы. Володя Линник был художником. Художником-самоучкой. Художником-любителем. В далеком детстве мама отвела Володю в кружок – художественную студию при дворце пионеров, и отныне страстная любовь к живописи навсегда поселилась в сердце Володи. Он шел своим творческим путем. Прочитал массу литературы по живописи и остановился на французских импрессионистах, как единственной школе, достойной изучения и подражания. Затейливая игра света и тени, яркие, контрастные краски жили на Володиных полотнах. Художник не должен быть фотографом, добросовестно срисовывающим натуру, с ее обыденностью и серостью, утверждал он. Искусство потому так называется, что в нем должна присутствовать некая искусственность, возвышенность, в полотна художник вкладывает свою душу, мятущуюся и трепетную, а если он не сумел ее вложить, значит, получилась картинка, декорация, приятная, но бездушная, а не произведение искусства. Для своей живописной техники Володя выбрал пуантилизм, тоже от французов, это когда краски наносятся точками, долго, тщательно, и тогда детали, выполненные такой техникой, выделяются, выскакивают из общего фона картины, создают импрессию. Володя не признавал широких, грубых мазков, работал над своими полотнами бесконечно долго, накладывая краски слой за слоем, пока не получал задуманный эффект.

В советском колхозе-миллионере художника Володю Линника не принимали и не понимали – в его картинах сквозила затаенная печаль опавших листьев и темной воды. В художественном салоне Минска его тоже не одобрили. В картинах этого художника не присутствовал социалистический реализм, с бравыми тружениками, борющимися и стремящимися. Зарабатывать трудом художника на жизнь не получалось, а быть мазилой, выполняющим заказы по оформлению, Володя решительно отказывался. Поэтому он промышлял по строительству. Как Леонид Палыч. Володя был талантлив во всем – в своих картинах, которыми была тесно уставлена его небольшая квартира, в спорте – кандидат в мастера спорта по лыжам, в строительных делах – он не умел халтурить и делал все тщательно и добросовестно. Как истинный художник. Была у Володи одна слабость – иногда он входил в штопор, как это называла его жена Татьяна. С друзьями-приятелями по гаражам, после хорошо отработанного заказа. И не мог вовремя остановиться. Что тому было причиной? То ли по причине творческой личности, которая, как всем известно, требует напряжения эмоциональных сил, а затем нужно расслабление, чтобы снять напряг. То ли этого требовал поток финской крови в жилах Володи. Мама Володи Линника была финкой. Не в смысле острого оружия, которое носит за голенищем шпана, а в смысле финской женщины. В далеком сороковом, после финской войны, когда очищали Выборг от несоветских элементов, ее, девчонку, вместе с мамой вывезли в холодную Сибирь, там она, уже девушкой, встретила белоруса Линника, уехавшего в Сибирь на заработки за длинным рублем. А потом оказалось, что у белоруса Линника была семья в Гродно. Так что был Володя безотцовщиной. Помотавшись по Минску, финская мама нашла следы родственников в Финляндии, добилась признания ее жертвой сталинских репрессий и уехала в Финляндию. И теперь Володя, наполовину белорус, наполовину древний финн, рвался между двумя половинками своей генетики. Мама была уже старенькой, нуждалась в уходе и опеке, а жена Тамара была истинной белоруской, убежденной, образованной и воспитанной на лингвистическом факультете БГУ. И было двое детей, дочь Таня – ровесница Андрюши, красавица и задавака, в одном классе с Андрюшей учились, и Ян – еще совсем маленький.

5

Тетя Люся появилась в семье, когда Любе было тринадцать. Папа с тетей Люсей были знакомы очень давно, еще когда Люба была совсем маленькой.

Случайная встреча, случайное знакомство – и искра неосознанно пролетает между встретившимися людьми. Андерс тогда попал на очередное торжество

в дом старшего брата. День рождения Марии Павловны, жены. Андерс не любил шумные сборища, в которые неизменно превращались праздники в этой семье. Собиралось множество незнакомых ему людей, много пили, много ели, громко и торжественно провозглашали витиеватые, показушные тосты, громко смеялись над анекдотами сомнительной свежести и сомнительной невинности. Но есть братский долг, и Андерс приехал в этот воскресный день из Темиртау с Любашей, сидел в дальнем углу, кормил дочь, старался быть незаметным, старался вежливо отсидеть положенное время…

– Слушай, брат, ты, как всегда, грустный и печальный, – на плечо легла тяжелая рука. Фред был навеселе, от него пахло хорошим вином. – Ну-ка, Любаша, подвинься, мы поговорим с твоим папой. Ты мне скажи, брат, только честно, ты женат или нет. Если женат, то почему всегда без жены? У нас праздник, все веселятся, а ты сидишь, нахохлившись, как сыч.

– Если тебе не нравится мое общество, то я мигом исчезну, не стану портить ваше веселье, – огрызнулся Андерс.

– Ну, вот, сразу в бутылку полез. Я же с тобой по-хорошему хочу. Как ты там, на новом заводе?

– Да все пока в порядке, осваиваюсь, вхожу в курс дела. Ты меня извини, брат, мы потихоньку, незаметно ускользнем, нам добираться в Темиртау добрых три часа, а завтра на работу рано.

– Ладно, не сердись на меня. Кстати! – вдруг вдохновился Фред. – Я хочу познакомить тебя с Люсей, она по мужу Маше дальней родственницей приходится, ей тоже в Темиртау добираться. И она тоже, как и ты, без супруга, – ехидно добавил он.

Андерс уже давно краем глаза заметил молодую женщину в дальнем углу на противоположном краю стола. Она сидела с маленьким сыном и не принимала участия в общем шумном веселье. Несколько раз их взгляды встретились, и в них промелькнуло некое понимание: они оба – случайные, инородные тела на этом празднике жизни. Люди пришли, чтобы привычно, как следует, наесться от пуза, напиться от горла, наговориться и насмеяться, чтобы потом было что вспомнить. А эти сидят под косыми взглядами и мешают общему безудержному веселью.

– Люся – она протянула тонкую руку.

В ее по-детски забавном имени, в тонкой фигуре, в грустных темных глазах Андерсу почудилась трогательная незащищенность.

– Так нам с вами по пути? – Люся озорно улыбнулась, и сразу пропала грусть, они почувствовали себя школьниками, сбегающими втихомолку со скучного, тягостного урока.

Автобус до Темиртау был переполнен, и так случилось, что Андерс с маленьким Витей на коленях оказался на переднем сидении, а Люба с тетей Люсей устроились сзади. Дорога была долгой, и Андерс рассказывал Вите сочиненную экспромтом сказку про злого колдуна, который никого не слушался, плохо себя вел, не чистил зубы по утрам и не любил волшебных слов: спасибо, пожалуйста и доброе утро.

– С тобой такого не случается? – каждый раз спрашивал он Витю, и тот честно мотал головой.

В Темиртау на автостанции они распрощались. Люсе нужно было добираться до дому трамваем, три остановки, а Андерсу с Любашей – пешком, совсем рядом, и договорились как-нибудь повстречаться, побывать друг у друга в гостях. Подошел трамвай, Люся, подхватив сына, легко вскочила в открывшуюся дверь, и Андерс понял вдруг, что она красива – тонкой, загадочной, манящей красотой. Но ведь у нее есть муж, да и сам он женат, и, похоже, что никуда ему не деться от жены, достанет она его.

Летом он определил Любашу в пионерский лагерь. Березняки были в тридцати километрах от города, и в субботу утром, наскоро сверстав неотложные дела на заводе, Андерс садился на свой спортивный велосипед. Любаша уже ждала его в воротах лагеря.

– Пап, ну почему так поздно? Ко всем уже приехали утром, и я уже целый час жду тебя.

– Ну, извини, Любаша, у меня со вчерашнего дня накопилось много несделанной работы, пришлось сегодня на заводе доделывать.

Они шли гулять в близлежащую рощу, и Любаша рассказывала о своих немудреных детских делах. Мальчишки задираются, дразнятся, на обед и на ужин все время каша и противный мутный компот, в туалете грязно и воняет, и вообще она соскучилась по бабушке, там лучше.

– Давай, ты, папа, заберешь меня и поедем к бабушке, я уже говорила с пионервожатой, она сказала, что если папа захочет, то можно отпустить.

– Ну, потерпи еще немного, осталось девять дней, ты же умеешь преодолевать трудности? Ты же пионерка, а пионеры никогда не сдаются.

– Сейчас еще скажешь – “бороться и искать, найти и не сдаваться”, – обиделась Любаша.

– Ну, ладно, не ворчи, ты же не гном Ворчун. В следующую субботу заберу тебя, и до конца лета будешь у бабушки. А сейчас – вон уже горн к обеду. Давай прощаться, я поехал.