Деловая женщина

Дипнер Эдуард

В Алупке они жили в съемной комнатке, далеко от моря, под самыми горами. Ну, не очень уж далеко, утром под горку бегом – пятнадцать минут, а вот вечером карабкаться уставшими за день ногами – полчаса. Но по дороге можно присесть на скамейку у автобусной остановки, отдохнуть, и потом мы же с тобой решили – как там: “… найти и не сдаваться!” Правда, Любаша? Зато там, наверху, было тихо и спокойно. Внизу, у моря, в Воронцовском парке играла громкая музыка, фырчали машины и автобусы, все эти громкие звуки тонули в море, к ним наверх не доносились.

У хозяйки комнаты Цили Соломоновны были черненькие усики на верхней губе и перекатывающаяся биллиардными шарами фамилия Цубербиллер. Так вот, оказывается, когда папа учился в институте, у них был учебник – сборник задач по высшей математике Цубербиллера, а Циля Соломоновна была сестрой этого самого учебника, и она очень обрадовалась, что папа знал ее брата.

В Алупке на море не было песчаного пляжа, такого, как в Алуште, где ступить негде, а были огромные округлые валуны, спускающиеся прямо в море, и было отчаянно здорово прыгать солдатиком с такого валуна в воду, чистую и прозрачную до самого дна, а потом растянуться на шершавом камне, нагретом солнцем, ну не совсем на камне, папа брал с собой Любашино тонкое одеяльце,

и смотреть в звенящее от зноя прозрачное небо и на море, где беззвучно плыли маленькие, как жучки, лодки и катера. И даже яхта, с настоящими белыми, как снег, парусами. На такой яхте приплыл однажды к домику Ассоль капитан Грей, это потом он заменил паруса на алые, а вначале паруса были белые. Слева в море выступал причал на деревянных столбах, и к этому причалу приставал катер, большой, черный, и на этом катере, если купить билет, можно покататься, ну, не покататься, а сходить в морскую прогулку. Папа говорил, что моряки обижаются, когда говорят, что они плавают. Плавают щепки и доски на море, а настоящие моряки ходят в морские путешествия. На будущей неделе они с папой обязательно сходят в морскую прогулку до самого Севастополя. А пока они гуляли по прибрежному парку и ходили смотреть Воронцовский дворец. Это было настоящее чудо – словно парящая в воздухе белая раковина дворца и широкая мраморная лестница, спускающаяся к морю, с мраморными львами, сторожащими дворец. Папа в эту поездку отпустил бороду для форса, и был немножко похож на одного из воронцовских львов.

В Севастополь они отправились рано утром. Катер покачивался на волнах у причала, и было немножко страшновато прыгнуть с причала на качающуюся палубу. Когда закончилась посадка и матросы отдали концы, катер зарычал, как волк, задним ходом, бурля винтом, отошел от причала, развернулся, набирая скорость, поплыл, ой! пошел прямо в море, и открылась вся панорама Крымского берега. Вон там, позади, открылась Медведь-гора, она, в самом деле, похожа на лежащего медведя, и там находился пионерский лагерь Артек, про который в книжке рассказывал Аркадий Гайдар. А поближе, на скале, круто обрывающейся в море, стройным белоснежным минаретом высилось Ласточкино гнездо. Катер мчался по волнам, оставляя за кормой пенистый след, и чайки неслись за ним следом, камнем пикируя прямо в волны. Оказывается, от винта катера рыба оглушается и всплывает кверху брюхом, и тут чайки ее хватают на лету. От быстрого хода катера навстречу поднялся сильный ветер, и они с папой спустились вниз, на нижнюю палубу, но там через окна все равно было все видно, зато там был буфет, и продавалось очень вкусное мороженое на палочке, называется эскимо, и чебуреки. И там была удивительная встреча. Рядом с ними сидел человек, который оказался англичанином. Настоящим англичанином, он прилетел из Англии, чтобы посмотреть Крым. Он плохо говорил по-русски, и папа разговаривал с этим англичанином по-английски. Оказывается, папа не только все знает, но и умеет разговаривать на иностранных языках! Вот здорово – научиться говорить на каком-нибудь языке! Люба знала немножко слов на итальянском языке. На итальянском написаны все музыкальные термины – andante, moderato, presto, vivace ma non tropo… , но это просто отдельные слова, а вот говорить, как папа… Она обязательно научится.

В Севастополе они пробыли почти целый день.

Это удивительно и загадочно получается: в книжках написано про далекий и героический город, и в кино Любаша видела про героев-севастопольцев, как они на кораблях стреляли из пушек и побеждали турков. Или турок? Как правильно? Но это было в книжках и в кино, очень далеко, очень давно и немножко придумано. Как в сказке про богатырей. А теперь они приехали, и оказывается, что удивительный город Севастополь не придуман, а есть на самом деле. И набережная, где стоят памятники Нахимову и Корнилову, и корабли на рейде, только теперь не парусные, а военные, с длинными-предлинными пушками.

Папа рассказывал всё про Севастополь. Про то, как при царице Екатерине русские войска победили крымского хана, разгромили турецкий флот, и Крым стал нашим. И особенно про оборону Севастополя, когда была Крымская война, больше ста лет тому назад. Тогда англичане, французы и эти самые турки высадились в Крыму и хотели захватить Севастополь и российский флот. Но Севастополь не сдался. Адмирал Нахимов велел затопить корабли у входа в Севастопольскую бухту, чтобы вражеские корабли не смогли в нее пройти, а матросы сняли пушки с кораблей и заняли оборону вокруг города. Они с папой были на Малаховом кургане, и там сохранилось всё, как было раньше. Огромные, отсвечивающие тусклой бронзой пушки, сложенные пирамидами черные шары ядер и глиняные, оплетенные ивовыми ветками брустверы, чтобы укрываться от вражеских ядер. Если перегнуться через бруствер, то можно увидеть, где далеко внизу находились позиции англичан и французов. Они стреляли из всех своих пушек, и неприятельские ядра летали и падали вот здесь. Бумм! Бабах! А потом неприятельские войска шли в атаку, их было очень много, они взбирались на самый Малахов курган, и тогда наши матросы шли навстречу в штыковую атаку, и конечно, все англичане и французы не выдерживали и бежали. И сколько они, эти англичане и французы ни стреляли и ни атаковали, так они и не смогли взять Малахова кургана. Только вот непонятно, как наши матросы могли заряжать пушки – эти черные ядра были такими тяжелыми! Не поднять ни за что.

В Алупку возвращались вечером, на автобусе. Любаша сомлела после трудного дня, и ее, сонную, пришлось нести на руках.

Домой в Казахстан они, загорелые и накупанные, возвращались на самолете через Москву, и там, в Москве сделали остановку на два дня. Чтобы сходить на Красную площадь, в зоопарк и к дому, где родился папа. Только это было очень давно, и там он жил с бабушкой и дедушкой, когда был маленьким, меньше Любаши. Дом был двухэтажным и облупленным, его скоро сломают и построят на его месте новый, красивый. Зато недалеко от папиного дома жила папина тётя, ее звали тетя Тиля и она была сестрой дедушки. Квартира тети Тили была удивительной. Спальня у нее была на антресолях, это как будто второй этаж, и подниматься на эти антресоли нужно было по лестнице.

На Красной площади они с папой видели Спасскую башню с часами, точно, как на открытках, только она была очень высокой,

и большая стрелка на часах шла не плавно, а скакала на каждую минуту, а когда она останавливалась на четверть часа, играла музыка – называлось куранты. И вымощена Красная площадь круглыми булыжниками, потому что во время парадов по ней идут танки, и когда они проходят мимо мавзолея Ленина, наверное, стоит ужасный грохот. А еще на Красной площади есть очень красивый собор, называется Василия Блаженного, но папа сказал, что это неправильное название, а правильно называть – Собор Спаса на рву, и построили его зодчие Постник и Барма в честь победы над Казанским ханством при царе Иване Грозном. Собор очень большой, а внутри – очень тесно, и наверх ведут очень крутые и узкие лестницы и такие высокие ступеньки, что без папиной помощи никак не залезть. А потом они ходили в мавзолей посмотреть Ленина. Все, кто приезжает в Москву в первый раз, обязательно хотят попасть в мавзолей, и поэтому там всегда длинная очередь, но очередь непрерывно движется топ-топ, в полшага, и пока они с папой двигались в очереди, произошла смена караула. У мавзолея всегда стоят солдаты с винтовками, называется смешно – караул. Караул, караул, спасите! Но папа сказал, что это торжественный караул, и никого они не караулят, а стоят, как неживые, как статуи, не шевельнутся, не моргнут глазом. И накануне смены караула из ворот Спасской башни вышли сменяющиеся. Они шагали медленно, с винтовками на левом плече, высоко задирая ноги в черных сапогах и топая ими по булыжникам. Они остановились напротив входа в мавзолей и с первым ударом курантов сменились. Эти караульные не были похожи на живых людей, и двигались, как, наверное, будут двигаться манекены, если их оживить. Или как деревянные солдаты Урфина Джуса в книжке про волшебника Гудвина. Но всем людям в очереди почему-то это очень нравилось. Когда они проходили в дверь мавзолея, Любаше очень захотелось пальчиком тронуть неподвижного караульного солдата, но она удержалась, потому что нельзя. Ступеньки шли вниз, там, внизу был неживой свет, и в гробу лежал Ленин, похожий на восковую куклу. И очень маленький, Любаша даже ойкнула, какой он был маленький. Почему так? Говорят – великий Ленин, и на площадях он огромный, широко ступает, и руку простирает вперед. А на самом деле оказался совсем маленький, как мальчик. Но рассмотреть всё было нельзя, потому что очередь двигалась без остановок, и уже нужно было подниматься по ступенькам наверх, на свежий ветерок и солнце.

***

Есть люди, умеющие удобно и надежно устроиться в этом мире. Они живут в своих городах всю жизнь, с самого рождения. В двухкомнатных квартирах, доставшихся от родителей. Нет, конечно, сделали евроремонт. Заменили обои. Были в цветочек, а стали современными, со сложным рисунком, заменили старый линолеум на ламинат, обновили всю сантехнику и установили новую кухню, заменили мебель, и теперь нет места на земле, уютнее их семейного гнездышка. Они не любят уезжать из него. Только на дачу летом, в выходные дни на стареньком, но еще очень крепком жигуленке. Жигуленок стоит в боксе в гараже. Глава семьи, назовем его Николаем Ивановичем, сумел пробить место в гаражном кооперативе, и теперь машина, хорошо смазанная и в полном порядке, защищенная от дождей и снегов, еще долго прослужит. Дача недалеко от города, тоже досталась в наследство от родителей Николая Ивановича. Раз в год Николай Иванович и Варвара Степановна выезжают из родного города – в санаторий по профсоюзной путевке для поправки здоровья, всегда в один и тот же – в “Красные зори”, в Воронежской области. Там они принимают ванны, всевозможные процедуры и поздоровевшие, очень довольные собой, возвращаются домой, к родным пенатам. После окончания финансового техникума Николай Иванович поступил на работу в производственный отдел местного завода Красный луч. Там он и работает до сих пор. Только вначале он работал рядовым сотрудником, мальчиком на побегушках, бегал по цехам, носил сводки, писал отчеты, но за прошедшие годы он продвинулся, стал старшим инженером, а теперь он работает начальником производственного отдела, посолиднел, скоро его будут провожать на пенсию, и тогда на торжественном собрании, посвященном этому событию, директор завода скажет прочувственную речь о скромном труженике, отдавшем двадцать пять лет служению родному заводу, ему вручат букет цветов, почетную грамоту, конвертик с денежной премией и… скоро забудут о нем. Потому что он не оставил следов своего пребывания. Он только верно служил.

Не правда ли, у Вас, наш усердный читатель, промелькнула мысль о том, где-то когда-то Вы встречали подобных литературных героев. Конечно, это Старосветские помещики Гоголя. Этот тип людей всегда был и навсегда останется во всех эпохах.

Андерс не принадлежал к этому типу людей.

Люба считала его торопыгой и неисправимым романтиком, а бабушка говорила, что у него шило в заднице. Он, действительно, не терпел долгого сидения на одном месте. И всегда торопился. “Любаша, скорей вставай, на работу опоздаем!” “Любаша, скорей одевайся! Что ты там возишься? Давай быстрее!” Всё быстрее, всё бегом. Женился-то он тоже второпях, отслужил три года в армии, увлекся и против воли родителей, назло женился. А скоро оказалось, что они с женой разные, несовместимые люди. Как вода и масло в стакане. Как лёд и пламя. И льдом, конечно, был не он. Но на самом деле, вовсе Андерс не торопился. Так получалось, что почему-то многие дела он делал быстрее, чем другие. В школе контрольную работу он делал быстрее, чем за пол-урока, сдавал тетрадь и отправлялся бездельничать на зависть остающемуся классу. Когда учился в заочном институте, то за год окончил два с половиной курса, чтобы догнать потерянное в годы армейской службы время. Когда работал конструктором, то делал чертежей в два-три раза больше других, чем вызывал недовольство начальника конструкторского отдела.

И все-таки он торопился. Как герой Пушкина, “и жить торопился, и чувствовать спешил”. Чтобы успеть увидеть, испытать, попробовать все многообразие открывающегося перед ним мира. Чтобы объять необъятное. Такие торопыги доставляют немало неудобств и неприятностей окружающим. И что он лезет всюду, куда не просят? Ему что – больше всех надо? Они получают больше всех шишек и ушибов. Конечно, Андерс ошибался порой. И ушибался, но никогда не считал кого-то, кроме самого себя, в этом виновным. Ошибся? Натворил дел? Сам виноват, сам должен исправить.