Деловая женщина

Дипнер Эдуард

Однажды к Любе приехала молодая женщина.

– Ольга Белякова, – представилась она. – Я работаю в детском саду в Уручье, это на другом конце Минска. Услышала о Вашей работе и хотела бы познакомиться с Вами.

С первых же фраз Люба поняла, что перед ней – придумщица и вообще отчаянный человек. В Ольге жила неукротимая энергия, стремящаяся вырваться наружу. Она не могла и десяти минут усидеть на месте, и начинала ходить взад-вперед, не переставая говорить и помогая себе круговыми движениями рук. Она тут же вступила в спор с Любой: что важнее для музыкального развития детей – хореография или занятия пением, за десять минут они успели поругаться, помириться, почувствовать себя единомышленниками и даже стать друзьями.

Эта дружба продолжалась

потом пятнадцать лет.

Всё стало постепенно налаживаться. Дети устроены в детский сад, накормлены, она сама кормилась в детском саду. Только вот с деньгами… Когда Люба в первый раз получала зарплату в кассе, она подумала, что кто-то ошибся. Пятьдесят рублей.

– А что Вы удивляетесь? – ответила ей Раиса Николаевна. – У нас колхоз, у нас такие ставки.

Как можно жить семьей на пятьдесят рублей? Только плата за квартиру и прочие коммунальные – больше двадцати рублей, что же остается? Деньги, привезенные из Новосибирска, таяли, как апрельский снег.

Муж успешно защитился и приехал, наконец, в Белоруссию. Юра был тяжел на подъем, сопротивлялся всяческим переменам в жизни и вообще был скептиком. Ну что же, здоровый скепсис нужен нам, неисправимым романтикам. Иначе жажда приключений и перемен может завести нас в опасные, непросчитанные дали и ситуации. А так – есть рядом близкий, очень сомневающийся человек, которому, а заодно и самому себе, нужно объяснить, доказать. И проанализировать. Юра устроился на работу в Минске в НИИ с малопонятным названием – институт тепло и массообмена, там он разрабатывал математические модели атмосферных явлений, предсказаний погоды и получал за это сто двадцать рублей. Очень сложная и, наверное, кому-то нужная работа, только белорусская погода была женщиной, переменчивой и ветреной, несколько раз в день менявшей настроение, и ей было невдомек, что ученые мужи в солидном институте составляют модели и прогнозы ее поведения. Конечно, сто двадцать рублей было больше, чем Любашины пятьдесят, но денег все равно не хватало. Росли мальчишки, им нужно было покупать новые ботинки и рубашки, правда Вовка донашивал одежду и обувь старшего брата, но…

Люба не спала ночами и думала, думала. Где взять деньги? Рядом, посапывая, спал муж. Он утром поедет в свой НИИ, будет заниматься своими никому не нужными математическими моделями, и его не касается, что завтра нужно платить за квартиру, и что у Андрюши совсем расклеились ботинки. Обо всём должна думать и заботиться она.

“Но ты не права, – убеждала себя Люба. – Юра добрый человек, хороший отец, много занимается с сыновьями, надежный, верный муж. Ведь не каждому это дано – вдохновение и полет”.

Но где же взять, где достать эти проклятые деньги?

Квартиру в Новосибирске сдали в кооператив, получили какую-никакую компенсацию, но эти деньги тратить нельзя, только начни – и мигом разлетятся. Эти деньги будут вложены в строящийся дом. Их будущий дом.

И тогда возникла Ольга со своей сумасшедшей идеей. Горбачевская перестройка уже вовсю шагала по стране, и энергичные, сметливые люди пользовались открывающимися возможностями. Идея заключалась в следующем: десять-двенадцать человек, конечно, женщины, в меру молодые и здоровые, мужиков допускать к этому нельзя, все провалят, нанимают небольшой автобус, накупают в магазинах недорогой ширпотреб – нитки, иголки, скатерки, мужские носки, женские лифчики, спички – и везут все это в Польшу. Ну и, конечно, водку – неизменную советскую жидкую валюту, конвертируемую и в польские злотые, и в американские доллары. Там они продают все это на рынке и на вырученные злотые накупают классные польские товары, их здесь, в Белоруссии с руками оторвут за хорошие деньги!

Значит, Любе предстояло стать торговкой, как эти развязные зазывалы-женщины на рынке: “А ну, подходите, лифчики женские, носки мужские,

свежие, самый лучший сорт!” К тому же по-польски. Вот так, – думала Люба. – Сначала она стала колхозницей, специалистом по детским горшкам, а теперь будет торговкой. Но ведь бабушка в годы войны была колхозницей! Хрупкая молодая москвичка впряглась в не по-женски тяжкий труд, чтобы накормить своих детей, и выдержала это испытание. А после войны, не разгибаясь, шила на швейной машинке женские лифчики для продажи на рынке. Как причудливо повторяется история в судьбах поколений!

Люба сумеет пройти через всё это.

Потому что нет презренного, неблагородного труда, если этот труд – ради благородной цели – растить детей.

Польский язык оказался не очень трудным, со славянскими корнями, только напичкан чрез меры пшиканьем. А так, многие слова похожи: купить-продать по-польски – купье-спшедачь, здравствуйте – витайте, носки – шкарпетки, чулки – панчохи, платок – хустка. А вот лифчик по-польски – потешно – штаник, и галстук – краватка. Ольга удивительным образом сумела найти и организовать небольшой, очень потрепанный автобус с водителем Янком и компанию женщин в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти. Ехали до Гродно, затем пограничный переход Кузница, там, у пограничников Янко был своим человеком, его пропускали в обход длинной очереди, не задерживали Янко и на польской границе, он оживленно болтал по-польски с зелено-мундирными жолнерами, те мельком просматривали его документы и махали полосатыми жезлами – проезжайте. Далеко в Польшу не заезжали – в пятнадцати километрах – Сокулка или в пятидесяти – Белосток. Не всегда удавалось успеть, субботний польский рынок закрывался в семь вечера, и ночевали в автобусе, на узлах под голову, чтобы с утра пораньше распродать оставшийся товар. На рынке их уже знали и ждали. И появились постоянные покупатели. Дородная пани Кристина расплывалась лучезарной улыбкой, завидя Любу:

– Естеж, моя добра! Пшиехала! Цо приньошла?– и скупала оптом шкарпетки, панчохи, хустки и штаники. Немного дешевле, зато быстро. Нужно было еще на вырученные злотые затовариться польской парфюмерией и бижутерией. Флаконы с “Шанель-5” были, несомненно, польского розлива, но ничем не отличались от французских, и все надписи – по-французски. Возвращались поздно вечером, домой попадали ночью, измученные тряской в скрипучем автобусе, а завтра с утра – на работу.

Две поездки в месяц давали средства для жизни, но каждая поездка была риском, испытанием физических и нервных сил. Выезжали поздно вечером, чтобы рано утром оказаться на месте. Автобус битком, по самую крышу, набит чемоданами, сумками, кофрами, и восемнадцать женщин ютятся где придется, воюя с оживающими почему-то ночью вещами, норовящими придавить своих хозяек. Лишь один чемодан, самый огромный, чуть не в рост человека, всегда вел себя достойно. В нем перевозился легкий товар – спички, запалки по-польски. За уважительное к женщинам отношение его звали Герасимом, и он по-мужски оправдывал свое имя.

Однажды уже на подъезде к Гродно Янко резко затормозил: прямо посреди дороги неподвижно стояла плечистая мужская фигура.

– Чего надо? – высунулся из окошка Янко.

– Кого вэзешь? – кавказский акцент явно пробивался у незнакомца.

– Кого-кого? – засуетился Янко. – Пассажиров везу. А тебе что за дело?

– Твой пассажир пуст каждый – сто доллар положит. Понял? Пят минут. Бистро!

– Проходи сам, я тебе переднюю дверь открою. Сам разговаривать будешь.