Демократия как вырождение
Шрифт:
Сорель описывал отток сельского населения в города, которое «превращается там в немощных паразитов или новых эксплуататоров сельского производства». «Требуется продолжительное время», – писал он, – «пока известный народ начнет понимать значение сельскохозяйственной науки и перестанет играть роль жертвы шарлатанствующих интеллигентов». – «Заимодавцы играют совершенно разрушительную роль и делаются, в конце концов, хозяевами всей страны, особенно когда им удается сосредоточить в своих руках и деньги, и торговлю». По этой схеме в XXI веке торговые спекулянты разрушаютсельское хозяйство России при поощрении государственной власти, выдающей их за предпринимателей.
Выделяя решающую роль финансовой плутократии, Жорж Сорель,
«Социальные очерки о современной экономии…» в отличие от «Размышлений о насилии» изобилуют глубокими суждениями о социализме. Осуждая аморализм во Франции: грязные драмы в театрах, такого же рода романы, порножурналы, циничные кафе-шантаны, пропаганду полной свободы искусства и «греческой любви» /гомосексуализм и педофилия/, Жорж Сорель неожиданно признал за демократией «свои духовные функции». «Каким образом пробуждается эта духовность и революционная жизнь городов, – очень сложный вопрос… Взаимоотношения демократии и социализма сложны, запутанны и темны», – писал он, сочувственно описывая население малых городов, стоящее в меньшей зависимости от крупной индустрии.
Демократический режим, который на практике всегда плох, Сорель отличал от возможного воплощения социализма во что-то более ценное. В отличие от социальных утопий прошлых столетий социализм XIX века, по его мнению, носит характер осуществимого плана, а его несообразность заключается в обилии «самых разнообразных доктрин». Перечисляя средства для выхода из критического общественного состояния, Сорель, наряду с революцией, предусматривал государственный социализм, признавая возможность его осуществления вне рамок демократии /!/. Это ясное указание на многовариантность развития общества еще при капитализме относится к крупным достоинствам социальной мысли Сореля. Его не отпугивало даже парламентское правление. Рабочий парламентаризм не может привести к бесплодию, как парламентаризм буржуазный, утверждал он.
Такая терпимость в выборе политических средств у этого, по первому впечатлению, радикального социолога, доказывает широту его мировоззрения, открытого для любого действия, способного поколебать буржуазный строй. «Одна лишь действительность, среди которой мы живем, в состоянии породить революционные начинания… Наиболее деятельная проповедь бессильна сообщить движению массовый характер», – считал Сорель. Безупречный вывод! Слабость патриотических кругов России – в их трусливом бездействии, прикрытом пышными декларациями. Заглядывая в будущее, Сорель рассуждал о свободном человеке, как одновременно крестьянине и солдате. – Сходная идея высказывалась дважды в новой истории: один раз в проекте военных поселений графа Аракчеева в России и другой – германскими правыми в конце XIX – первой трети XX вв. применительно к своим восточным территориям.
«Система прав человека вполне осуществима, когда все граждане являются земельными собственниками», – писал Сорель, объединяя в этом высказывании собственное понимание «прав» с уважение к земле, как основе любых общественных преобразований. Вслед за Прудоном он подтверждал единство интересов крестьян и крупных землевладельцев.
Сомнения Жоржа Сореля в незыблемости различных социальных догм – еше одна сильная сторона его свободного мышления, не останавливающегося перед опровержением теорий, утративших первоначальный смысл. «Ошибка Маркса зависела от того, что образованию идеи классовой борьбы он приписывал характер неизбежности, – писал он. – Между противоположностью интересов и классовой борьбой лежит настоящая пропасть. Во многих странах классовой
Сорель не останавливался перед опровержением основных положений марксизма. «Соответствует ли капиталистическое общество естественному порядку, или оно должно исчезнуть, чтобы уступить место социалистическому, – вот гипотезы, которые никому не удастся превратить в доказанные теоремы… Что в марксизме трудно понять – это абсолютное разделение классов», – утверждал он. Идея классовой борьбы сочеталась у Сореля с самостоятельной доктриной империализма: «В Англии замечается тенденция солидарности классов, иначе империализм не был бы понятен: единство направлено, прежде всего, против других стран».
Постоянное обличение Сорелем «национальной солидарности» приобретало особый смысл, касаясь Германии. «Классификация государственного социализма кажется мне чрезвычайно важной; наиболее чистый тип государственного социализма скопирован с прусской бюрократии и не допускает никакого внешнего контроля. Во Франции речь всегда идет о смешанной системе, в котором профессиональным политикам уделена огромная роль». Остроту критики законодательства Бисмарка снижало признание Сорелем особого типа общественного строя в Германии. «Англичане постепенно регрессируют, а немцы, наоборот, идут вперед», писал он.
Пример Германии, ломающий принятое представление о капитализме, вызывал такие опасения у Сореля, что он отдавал предпочтение частному хозяину перед государственным администратором: «На капиталистической фабрике рабочие испытывают гнет лишь случайного, частичного, кажущегося подчинения. По выполнении того, к чему его обязывает договор о продаже рабочей силы, он свободен. Без этой свободы никакой социализм невозможен. В огосударствленном же предприятии его подчинение постоянное, реальное». Из такого представления о способах хозяйствования вполне могла родиться идея симбиоза частной инициативы с государственным управлением. И мысль позднего Сореля была открыта этого рода идеям. К концу жизни он приветствовал любые политические изменения, упраздняющие парламентаризм. Недаром Муссолини восхищался анархо-синдикализмом Сореля, и создавал итальянские корпорации под сильным влиянием французского мыслителя.
Описывая разные виды концернов, Сорель противопоставлял спекулянтов, «жертвующих всем из желания достичь быстрых выгод», промышленникам, которые «всегда озабочены расширением сферы и средств своей деятельности и жертвуют охотно выгодами сегодняшнего дня в интересах будущего». К этому благородному виду концернов он отнес германские картели, «говорящие о хозяйственных задачах политическим языком». – Владельцы этих картелей утверждали, что продажная цена товаров должна включать издержки производства и незначительную прибыль, что одни только производители в состоянии устанавливать необходимые и законные цены, и что спекуляция присвоила себе исключительное право производителей.
Эта констатация немецких особенностей в значительной мере объясняет будущие политические события в Европе. Обходящаяся без спекуляций, высокоэффективная работа германской промышленности, отвергавшей методы финансовых спекулянтов, стала одной из главных причин международного заговора против Германии, приведшего к Второй мировой войне. Бурдо писал о городах германской империи: «Жилища для рабочих составляют предмет забот всех классов общества. Городские управления в крупных городах Германии нанимают дома для рабочих. Города стремятся, чтобы общественные предприятия не эксплуатировались акционерными обществами… Всё это происходит помимо социалистов». По мнению Сореля, из всех европейских стран лишь Германия легко восприняла самые прогрессивные приемы работы. «Немецкий промышленник – новатор, и он не парализован, как его английский собрат, тиранией рабочих союзов» /!/. – Это доказательство возможного сотрудничества классов при капитализме не смущало ученого.