Демократы
Шрифт:
— Выходите! Выходи-и-и-ите!
Двор загудел. Едва он утих, из открытого окна взревел толстяк в котелке:
— Довольно! Не слушайте его! Это аграрник! Он член четырнадцати правлений! Он уже вовсю пасется на тех лугах!
— Тихо!
— Цыц!
— Дайте ему там в рыло! — закричали на провокатора снизу, грозя кулаками. Толстяка затащили в комнату стоявшие рядом с ним и погасили свет. Отворилась дверь на галерею, послышалась возня, и нарушитель спокойствия оказался на виду у всех. Дверь захлопнулась. Толстяк поправил шляпу, затянул галстук потуже, повертел головой и, громко ругаясь, начал спускаться по лестнице.
Ораторствующий депутат узнал по голосу
— И еще нам вредит зависть, — после паузы продолжал он. — Мы полны зависти и больше всего завидуем своим же. Никого не трогает, что наши земли скупают богатые евреи, об этом вы ни слова не найдете ни в «Земи», ни в «Наступе», но если у словака появилась лишняя полоска, ее спешат разделить, начинают строчить о национализации земли. Если словак получил должность повыше, его уже стаскивают вниз, а когда он исчезает с горизонта, недоброжелатели ликуют, словно их погладили, так им приятно. Если словаку везет — не переживай! Куда приятней неудачники…
Петрович имел в виду Радлака. «Не может вынести, что мне сопутствует успех, рад был бы науськать на меня молодежь».
Свою взволнованную речь он закончил призывом хранить все присущее словакам — исключая дурные качества, от которых надо избавиться, — лишь тогда придет освобождение.
Что толкнуло Петровича на такие речи? Обстановка в семье? Как мы знаем, пани Людмила была рьяной патриоткой. Естественное возмущение, назревающее в человеке, когда он чувствует, что ему всюду несправедливо чинят препятствия? Или причиной всему оказались упомянутые оратором чрезмерная учтивость и беспринципность, желание всем угодить?
Перед депутатом была националистически настроенная молодежь, и хотя сам он был приверженцем «центра», где все перемешивается, как тесто хорошей кухаркой, и где если что и мнут, то только для того, чтобы пирог вышел повкуснее, желая понравиться своим слушателям, Петрович выступил ярым шовинистом, поддавшись силе мгновения.
Да, поддался, но понравился. Его пронесли на руках по двору. Из раскрытых окон ему хлопали. Кто-то даже осыпал его конфетти из мелко нарезанных газет и ненужных бумаг. Доставили новую партию вина и закусок.
В воротах шептались караульные:
— Здорово говорил!
— Правду сказал.
— Эх, все бы такие были!
Петрович лишний раз убедился, что в людях живо чувство национальной гордости, и, использованное в речи, оно наиболее действенно. Он вспомнил, что испытал подобное чувство и на заседании комитета, когда первым, впереди и его и Радлака, поставили в списке венгра, и присутствующие возмутились. Такие чувства нельзя не использовать, не лелеять! Слабые, чтобы стать сильными, нуждаются в нем более всего. Нет, не умерла мысль о национальном самосознании, пускай и пытаются всеми способами опорочить, высмеять его, твердя, что все это — только слова, слова и слова, дешевый патриотизм, напыщенная фраза.
Прекраснейший эпитет «национальный» невозможно вычеркнуть и заменить «интернациональными внутренностями»!
Во дворе их продержали до одиннадцати — пока Гарастичка не допела в Национальном театре и фильм «Голем» не закончил свой «еврейский» тысячеметровый галоп.
Молодежь проводила депутата до самого дома. Когда с громкими возгласами «слава» она прощалась с ним у ворот, Радлак, сидевший под оливковым деревом в придунайском парке неподалеку от русского книжного магазина «Терем», вскочил со скамейки, поднял кулак и потряс им над головой.
— Я тебе покажу «славу»! — погрозил он. И, словно вопрошая у деревьев, у магазина,
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Уже ищут заместителя
Разъяренный Радлак помчался в «Музеумку». Он не разобрался, действительно ли получил несколько тумаков в спину в тот момент, когда пытался разоблачить Петровича, сорвать с него красочный национальный костюм; ясно было одно: его вытолкнули за порог и заперли дверь на ключ перед самым носом. Сейчас он надеялся найти в «Музеумке» своего человека, знакомого журналиста, хотел рассказать ему о скандале во дворе городской ратуши, чтобы беспринципного депутата тут же, по горячим следам, протащили в газете.
Теперь у него появился новый солидный козырь против Петровича.
Клуб был наполовину пуст. Радлак поднялся по лестнице, заглянул в бильярдную, постоял возле карточных столов. Ни одной знакомой души. Тогда он уселся в кресло и, прихлебывая чай с лимоном, начал подсчитывать свои шансы на выигрыш. Если прибавить к ним сегодняшний козырь, победа за ним.
Он никак не мог примириться со своим провалом на выборах. Председатель клятвенно обещал ему мандат, а теперь и в ус не дует, словно ничего не случилось. Еще как случилось! Что с ним теперь будет? Вернуться к красильному чану, опять ходить с синей краской под ногтями, как и двадцать лет назад, когда его выбрали первый раз? А что станет с государством, с партией, если в парламенте засядут недостойные глупцы? Они и расписываться-то толком не умеют! А в чем их заслуги перед партией? Какое отношение они имеют к крестьянской партии? Когда-то кастрировали поросят?.. С ним же, искушенным политиком, они не пропали бы!..
«Ты все можешь перекрасить», — сказал ему сам председатель, посылая к Петровичу, чтобы привлечь на свою сторону радикалов-патриотов. Он прекрасно разбирается в любых политических махинациях. Он не станет плясать под чужую дудку. Он сам будет играть! И первым делом надо выкинуть из игры этого беспринципного Петровича, который держит нос по ветру, словно жестяной флюгер-петух на деревенской колокольне! Тоже мне политик! Даже вентиляторы и те крутятся только в одну сторону.
Ведь не кто-нибудь, а Петрович посулил патриотам три мандата! Не дай он этого обещания, в парламент прошел бы и комиссар Ландик. А сейчас — умрет патриот Филипчик, обанкротится или сядет в тюрьму, тогда — о позор! — депутатом станет это ничтожество Ландик, а он, Радлак, при всех своих заслугах, будет сосать лапу, как медведь в берлоге. А все потому, что в новоградском избирательном округе он стоял в списке третьим за Экрёшем и Петровичем. Хороши порядки! Почему после Петровича? После нового человека? Где справедливость?
Многое припомнил Радлак, недаром он вцепился обеими руками в свою жиденькую шевелюру, торчащую петушиным гребешком.
Может, потому, что на заседании комитета, когда Петрович назвал председателя дураком, когда ломали копья из-за Розвалида, он, Радлак, смолчал?!
Не кто иной, как Петрович, высказывался на заседании краевого комитета за автономию, заступился за автономистов, за Национальную академию, кишащую духовенством, черным, как уголь, духовенством.
Жена его ярая патриотка, а дочку выбирают в ресторанах секретарем «Общества симпатизирующих правительству победившей Испании».