Демократы
Шрифт:
Тетка обещала уточнить это и известить его.
— Если она потребует пошлину за выписку из метрики, я с удовольствием заплачу.
Петрович встал и поцеловал темную жилистую теткину руку. Тетка проводила его до передней. Она умерила свой громоподобный голос до шепота, чтобы не услышала в кухне прислуга.
— А ты знаешь, что это чудовище интересовалось и твоей Желкой?
— Девочка рассказывала, какой-то пустяк, простая вежливость.
— О нет. Это серьезно.
— Серьезно?
Петрович снял шляпу, которую надел было, и приставил к левой правую
— Я его вышвырнула. Но ты приглядывай за дочерью. Она способна кокетничать и с таким чудовищем. Не из любви, скорей из озорства. Смотри, как бы она у тебя не оступилась. У такого старого паука крепкие сети. Как бы он не опутал твою дочь.
«И пускай, — мелькнуло у Петровича, — жених подходящий». Петрович сразу представил себе замок, огромные поля, необозримые леса, и мысленно прикинул: «Это было бы неплохо! Он не стар. Моих лет».
— Ты поступила неосмотрительно, Корнелька, — недовольно отозвался он. — Таких господ не выкидывают. С такими господами надо обращаться нежно, в перчатках, деликатно. Это дело надо исправить.
— Пусть попробует придет, я его снова выкину, — энергично загромыхала пани Микласова.
«Чего он тащится к тебе, а не придет прямо к нам? — удивился Петрович. — Адреса не знает?»
— Вышвырну, — сжала кулаки тетка, — не потерплю, чтобы кто-нибудь из нашей родни попал в домашнюю картотеку пани регистраторши.
Петровича как дубиной огрели. Он остолбенел и едва сдержался, чтобы не выругаться, но совсем промолчать не смог.
— Абсурд. Если угодно — пожалуйста, но только настоящая регистрация, — вырвалось у него, но тут же он подосадовал на себя: зачем было говорить это ей? Эта особа склонна видеть во всем лишь дурное.
— Так что же, не узнавать у Магулены?
— Не утруждай себя, Корнелька, я сам обо всем разузнаю.
— Будь осторожен: хищники!
Они расстались несколько натянуто. Второй раз он уже не целовал ее руки. Петрович был в смятении от сознания, что Дубец всерьез интересовался его дочерью. Лишь бы это оказалось правдой. «Нет, перспектива совсем недурна. Выспрошу у Желки — что же тогда произошло? А дело против Дубца подожду возбуждать… на всякий случай пока лучше помолчать».
Сойдя с лестницы, он услыхал через отворенную дверь на первом этаже ломающийся юношеский голос. Кто-то декламировал. «Наверно, какой-нибудь красный испанский петушок», — подумал Петрович, и у него защекотало в носу от сдерживаемого смеха.
Он явственно слышал:
…Мешает краски жизнь лукаво… Но ты не верь игре их вольной: едва погас закат кровавый — уж черен тучки пух курчавый, а чернь волос, как то ни больно, засеребрится добровольно. Желтеют, отцветая, травы…Никогда в жизни Петрович не сочинял стихов, но тут он невольно продолжил про себя:
КогдаОн думал о Дубце и Желке… Нет, это было бы совсем недурно!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Три кроны сорок один геллер
На перекрестке Палисадов и улицы Сладковича из жидкой полутьмы вынырнула высокая стройная дама. Она шла быстрой девичьей походкой, энергично размахивая руками. На локте болталась черная сумочка. Дама чуть не столкнулась с Петровичем. «Не смотрит, куда несется!» Он поглядел на нее и проворчал:
— Пардон!
И вдруг заметил егерскую желтую шляпку, сдвинутую набок. На шляпке перо сойки. Узнал и знакомую черную шубку. «Пани Эстера! — обрадовался он и сразу же с грустью отметил: — Все та же шляпка!»
— Сударыня! — прокричал он ей вслед и остановился, решив немного проводить ее и по крайней мере спросить, как она себя чувствует, как ей живется, он давно собирался повидать ее, навестить. Но что поделаешь — масса дел!
Дама рассеянно обернулась — кто это окликнул ее — и узнала своего благодетеля. Петрович подбежал к ней и взял ее руку в свои. По улыбке он заключил, что эта встреча приятна и ей.
— Куда вы так спешите? — начал он, шагая рядом с ней.
— Я живу здесь на Влчковой.
— Разрешите вас проводить? — спросил он.
— Надо подняться в гору, потом по лестнице, на третий этаж, в мансарду. Тяжеловато. — Она смерила его взглядом с головы до ног.
— Веет такой ароматный ветерок, — он подхватит меня и понесет.
По улице Кузмани они поднялись почти на самую горку.
— Бот я и дома. — Она остановилась перед заржавелой железной калиткой; деревянные, истертые, полусгнившие ступеньки вели наверх, меж деревьев и кустарников.
— Вы меня дальше не пустите?..
Пани Эстера ответила не сразу. Мысленно она оглядела комнатку и кухоньку, — в каком виде остались они утром? Все ли там в порядке? Убогость лестницы и теснота жилья смущала пани Эстеру, она предпочла бы, чтобы депутат убрался, сошел вниз по улице. Петрович держал ее за руку и ждал ответа. Глаза его светились грустью и преданностью, как у собаки, ожидающей, чтоб ее погладили, и готовой положить свою голову на колени хозяина.
— Я высоко живу, — отговаривала пани Эстера.
«Отказ», — сознался он себе и попытался скрыть разочарование под веселой маской.
— Это мы уже слышали. «Звездочка высоко, — негромко пропел он, — еще выше небо». Вы не впустите меня туда? Сейчас мне полагалось бы сказать «до свидания!»… Очень жаль: дойти до порога и повернуть обратно.
Он притворился расстроенным и опустил голову.
— Хорошенькое небо! — засмеялась она. — Вам и после смерти не захотелось бы попасть на такое.
— Зато при жизни…
Он чуть не сказал, что небеса создаются ангелами вроде нее, но вовремя проглотил эту банальность.