Демон ревности (Фиора и король Франции)
Шрифт:
– Она любит только вас! – горячо воскликнул Баттиста.
– Может быть, а может, она и заблуждается, – покачал головой Филипп. – Что будет, когда наступит однообразие повседневной жизни? Кому она позволит развлечь себя? Какого мужчину мне придется убить, если... я не убью ее саму? Нет, Колонна! Я отказываюсь! Я не желаю сходить с ума.
– А здесь с вами этого не случится? Вы не созданы для монашеской жизни... так же, как и я, но теперь я сам знаю, что ошибался!
– Вы выбрали единственное убежище, достойное рыцаря, но теперь у вас есть другие причины, чтобы продолжать жить! А я
– А... ваш сын? Вы не хотите даже его увидеть?
Взгляд Филиппа блеснул, но он сразу прикрыл глаза веками.
– Я безумно хочу его видеть! – взорвался он. – Но если я его увижу или дотронусь до него, то у меня не хватит мужества расстаться с ним! Или придется лишить его матери. Лучше я не стану пробовать... Уходите, Колонна! Идите вашей дорогой, а мне оставьте мое одиночество!
– Не позволите ли вы мне передать ей от вас хотя бы одно слово привета? – проговорил расстроенный Баттиста. – Она совсем разбита, уничтожена, может случиться, что она и не поправится.
– Скажите, что я поручаю ей своего сына и надеюсь, что она вырастит из него человека, достойного его предков! Я знаю, что у нее благородное и мужественное сердце. И не так уж она виновата в том, что ее тело слабо. И скажите еще, что я буду молиться за нее, за них...
После этого Филипп де Селонже открыл дверь монастыря и исчез за ней. Расстроенный Баттиста вернулся к Фьоре, но не смог передать ей полученное им послание.
На другой день уже Флоран в пылу яростного гнева направился в монастырь, чтобы заставить этого упрямца внять голосу рассудка, а заодно и высказать, что он о нем думает. Но его не приняли, и он вернулся ни с чем. Жорж Маркез, который из дружеских чувств к Фьоре предпринял схожую попытку, также потерпел неудачу. Было очевидно, что Филипп решил замкнуться в своем молчании.
Наутро четвертого дня страданий Фьоры мадам Николь, Баттиста и Флоран сообща решили, что пора вмешаться. Стало очевидно, что молодая женщина решила уморить себя голодом.
– Я отказываюсь, – заявила супруга каноника, – видеть, как она умирает в моем собственном доме. Идите оба со мной и не обижайтесь, если мои слова покажутся вам слишком грубыми.
Держа в руке поднос с легкой едой и бутылкой вина, она в сопровождении обоих молодых людей двинулась вверх по лестнице, которая вела в комнату затворницы.
Несмотря на то, что в камине горел огонь, с помощью которого здесь боролись с сыростью, вызванной проливными дождями, помещение выглядело довольно мрачным. Мадам Николь сделала Флорану знак раздвинуть тяжелые шторы. В комнату проник серый печальный свет с улицы, и он нисколько не развеял царящую тоску. Но все же стала видна кровать и распростертая на ней Фьора. Казалось, что жизнь едва теплится в ней. С обострившимися от бесконечных слез чертами лица она выглядела настолько постаревшей, что у обоих молодых людей защемило сердце.
– Я бы собственными руками задушил этого палача! – проворчал Флоран. – Подумать только, за четыре дня она согласилась выпить лишь несколько глотков воды! Хоть бейся головой о стену!
– Это
В это время Николь старалась приподнять Фьору на подушках.
– Вы уже достаточно плакали! – заявила она. – Вам надо поесть, даже если мне придется для этого кормить вас из рожка, как ребенка.
Раздался голос Фьоры. Он был слабым, но, однако, в нем чувствовалось упрямство:
– Оставьте меня, Николь. Я не хочу есть! Я... больше никогда не буду есть!
– На самом деле? Тогда послушайте, что я вам скажу! Вы хотите умереть, не так ли? А вот я не хочу иметь здесь завтра ваш труп! Идите и умирайте где хотите, но не в моем доме!
Несмотря на слабость, Фьора широко открыла глаза, в которых отражались боль и удивление:
– Что вы имеете в виду?
– По-моему, это ясно! Несколько дней назад я приютила у себя любимую подругу и была этим счастлива. Теперь же эта подруга желает умереть под моей крышей, а я не могу с этим согласиться! Хотя я и горжусь до какой-то степени своим гостеприимством, но оно тоже имеет свои пределы. Существует множество способов покончить с жизнью, но дом господина Маркеза не подходит ни для одного из них! Раз уж вам так хочется умереть из-за мужского упрямства, претворяйте ваше решение где-нибудь в другом месте!
– Вы хотите, чтобы я уехала? О, Николь...
– Послушайте, Фьора, все очень просто: или вы соглашаетесь принимать пищу, и я даю вам время, необходимое для того, чтобы вы могли собраться с силами, или я вместе с этими молодыми людьми кормлю вас силой, чтобы вы смогли перенести дорогу в несколько лье!
– Как вы можете быть такой жестокой! – прошептала Фьора.
– Это я-то жестокая! Посмотрите на себя!
Мадам Николь стремительно поднесла к лицу молодой женщины маленькое зеркало:
– Посмотрите, на что вы стали похожи после этих четырех дней беспрерывных слез! Кто из мужчин заслуживает такой жертвы? Одна из самых красивых женщин, которых я знаю, вы превратились в настоящую развалину! Подумайте о вашем сыне. У него теперь нет отца, а вы хотите лишить его и матери?
– Отец ему намного нужнее, чем я!
– Вы можете думать как вам угодно, – продолжала мадам Николь. – Лично я считаю, что вы уже достаточно оплакали мессира де Селонже. Если ему нравится нести почетный караул у могилы Карла, смерть которого многие считают для себя избавлением, – это его дело. Но вы-то молоды, красивы... если, конечно, прекратите делать глупости, и перед вами – вся жизнь! Послушайте, что скажет вам Баттиста.
– Вы разговаривали с ним, Баттиста? – встрепенулась Фьора. – Вы его видели?
– Видел. И разговаривал... но вам я ничего не скажу до тех пор, пока вы не съедите чего-нибудь существенного! – заявил паж, который твердо решил следовать по пути, намеченному мадам Николь.
– Вы действительно хотите заставить меня жить?
– Вот именно! Ешьте! Говорить будем потом.
Поддерживаемая переполненным жалостью Флораном, Фьора съела несколько ложек сбитых с медом желтков, выпила глоток вина, пожевала две дольки сушеных абрикосов и без сил откинулась на подушки. Ее щеки слегка порозовели.